Уильям Кингстон - Гризли (сборник)

– Это что за человек? – спросил дрогнувшим голосом Дунду.

– Я, государь, Мали! – ответил старик. – Мали, заклинатель змей, низко кланяюсь вашей светлости и умоляю сжалиться надо мной.

– Чего ты тут расселся у самой дороги, колдун? И зачем спозаранку выбрался из своего логова? – быстро спросил принц.

– Воля твоя, государь, но я не колдун. Сам грозный, могущественный Шива дал мне таинственную власть над всеми гадами… С месяц тому назад я отправился в Кайрахскую долину, где, как известно вашей светлости, каждые пять лет устраиваются ярмарки. Там по священному обычаю я заставлял своих змей плясать перед изображением кровавой Кали, но, видно, оскудела в народе вера – приношений было так мало, что на мою долю почти ничего не досталось. С пустыми руками шел я назад и думал сегодня добраться домой, как вдруг, переходя на рассвете овраг, чуть не угодил в пасть крокодила. Милость всемогущего Шивы спасла мне жизнь, но моя нога, моя бедная нога, так искусана, что я не могу двинуться с места. Сжалься надо мной, государь, прикажи своим людям донести меня вон до той усадьбы. Я уверен, что сагибы приютят меня и позволят отдохнуть у них день-другой.

– Ого! Каким ты краснобаем стал, – произнес насмешливо принц. – Я не знавал за тобой такого таланта. Верно, научился у своих друзей, великодушных сагибов. Что и говорить, золотое у них сердце! Я тоже в этом не сомневаюсь. Однако, чтобы дать тебе возможность лишний раз убедиться в их милосердии, – оставляю тебя здесь. Прощай, старик!

Дунду сделал повелительный жест вожаку и снова важно развалился на подушках. Зазвучали флейты и цимбалы: шествие двинулось в путь и вскоре исчезло в облаках золотистой пыли.

В порыве отчаяния несчастный старик поднялся с земли, сделал несколько шагов, но обессиленный потерей крови без чувств повалился на землю.

Прав был старый Мали, рассчитывая на великодушие владельца усадьбы, до которой злой рок помешал ему добраться. Там жил знатный европеец по фамилии Буркьен – сагиб, как называют европейцев индусы, – известный во всем крае не только своим богатством, но и широкой благотворительностью. Буркьен был одним из крупнейших местных помещиков. Его земли тянулись по правой стороне Ганга более чем на двадцать тысяч гектаров, а в подвластных ему тридцати деревнях жила не одна тысяча крестьян.

Впрочем, Буркьен не был только пришельцем, как большинство европейцев, приезжающих в Индию, чтобы как можно скорее нажить состояние и опять вернуться к себе на родину с туго набитыми карманами. Дельцы эти безбожно эксплуатируют туземное население; немудрено, что оно относится к ним враждебно и вредит им, где только можно. Буркьена же считали скорее индусом, нежели европейцем. Если же переделали его фамилию в Бурхан, то есть «злой господин», то только по созвучию слов. «Злого господина» все подвластное ему население прямо боготворило за доброту и открытость. Мало того что Буркьен родился в Индии, он носил фамилию славного защитника Алигара генерала Гектора Буркьена, память о котором живет в сердцах благодарных индусов и в наши дни.

Генерал Буркьен, родом из Парижа, принадлежал к тем блестящим искателям приключений конца восемнадцатого века, которые шли на службу к индусским принцам, чтобы воевать с англичанами. Пятнадцать лет тянулась ожесточенная борьба, пока наконец в решительном сражении при Ласвари индусские войска, несмотря на чудеса храбрости своих военачальников – французских офицеров, не были разбиты наголову англичанами. При заключении мира победителями, между прочим, было поставлено условие не принимать на службу в индусскую армию французских офицеров.

Во время своего пребывания в Индии Гектор Буркьен женился на принцессе царской крови и получил за нею в приданое богатейшее поместье Гандапур на берегу Ганга между Каунпором и Битуром, где с разрешения английских властей и поселился с женой и сыном после битвы при Ласвари. Его сын, женившись на дочери брамина из Бенареса, навсегда поселился в Гандапуре и занялся разведением индиго. Дела у него пошли отлично, и он скоро удвоил свое состояние. После его смерти огромное состояние перешло к единственному его сыну Арману.

Арман Буркьен, состоя в родстве по матери и бабушке с представителями двух высших каст в Индии, с полным правом мог бы считать себя скорее индусом, нежели французом, но он свято хранил память о далеком отечестве своих предков и вскоре после смерти отца отправился во Францию. Там он женился на француженке и через два года снова вернулся в Индию. Когда сыну его Андре исполнилось двенадцать лет, он послал его в Париж заканчивать образование. С отъездом сына Буркьена стали преследовать несчастья: он потерял мать, а вслед за ней и свою нежно любимую жену, оставившую на его руках дочь Берту, прелестную четырнадцатилетнюю девочку, прозванную индусами феей Гандапура.

Одиночество так тяготило Буркьена, что он поспешил вызвать сына домой. В январе 1857 года Андре высадился в Калькутте, а через двадцать дней прибыл в Гандапур, как раз накануне того дня, с которого начинается наш рассказ.

Туземцы встретили Андре-сагиба, как прозвали они молодого Буркьена, так сердечно и с таким почетом, какой редко выпадает на долю и владетельных принцев. Не только из ближних, но и из дальних деревень собралось множество крестьян. Окруженный тысячной толпой Андре въехал на великолепном слоне в родной Гандапур.

Андре Буркьену только что минуло пятнадцать лет. Он был статный, красивый юноша с орлиным профилем и чудесными голубыми глазами. В его смуглом, словно бронзовом лице сочеталась красота двух типов – французского и индусского. В Париже товарищи прозвали его раджой за горделивую, полную достоинства осанку, но все его любили за прямоту характера, отзывчивость и искренность и очень сожалели, что он покидает лицей.

Париж не пришелся по душе Андре, хотя и поразил его своим уличным движением, прекрасными домами-дворцами, памятниками и театрами. Мальчика, привыкшего к деревенскому простору и приволью, давили громады каменных зданий; ему, закалившему себя с юных лет на охоте в джунглях на диких зверей и не знавшему усталости, казалось скучно и тесно даже на широких бульварах. А про лицей и говорить нечего, для него это была настоящая тюрьма. Уезжая в лицей, он обещал отцу прилежно учиться и действительно сдержал свое слово – все время был одним из лучших учеников. Приказ отца вернуться домой несказанно обрадовал Андре. С первым же пароходом он отправился в Калькутту и, вступив на родную землю, все время находился в радостном, приподнятом настроении.

Сгорая от нетерпения повидать скорее милые знакомые места, он на другой день по приезде домой поднялся чуть свет и побежал в конюшню оседлать свою любимую верховую лошадку Джальди. Только успел он надеть уздечку, как услышал чьи-то легкие торопливые шаги, обернулся и видит: в двух шагах от него стоит его сестра Берта и грозит ему пальчиком: