Геннадий Гусаченко - Жизнь-река

Пришел дядя Володя к нам. Отца моего уважал, не раз обращался к нему за помощью. Отец не отказывал участнику гражданской войны. Говорил:

— Дядя Володя за правое дело воевал…

— Он белогвардеец! Колчаковец! — возражал, бывало, я.

— Много ты знаешь! Погоди, всё возвернётся. Может, ещё и я доживу. А нет, так ты потом вспомнишь мои слова.

Отец дожил. Умер спустя пять лет после разгона Ельциным советской власти и компартии.

Внимательно выслушал отец дядю Володю Кадникова. Широкий офицерский ремень с гвоздя снял. Меня позвал:

— Иди сюда, пионер, всем ребятам пример… Пошто безобразничал в огороде у дяди Володи?

Я сначала отнекивался, но отец велел подойти к зеркалу и посмотреть в него. Вокруг рта, обмусоленного огурцами, у меня белело, а вся физиономия чернела от пыли.

— И ты хочешь провести бывших разведчиков? — потрясая ремнём, спросил отец. И здорово отходил бы меня своей знаменитой фронтовой портупеей, но заступился дядя Володя, отвёл руку отца.

— Не бей пацана, Зиновеич! В компании это он сотворил. Один бы ни в жисть не полез.

Хороший был мужик дядя Володя Кадников! Любил нам, пацанам, всякие белогвардейские истории рассказывать. Про белобандита Яшку Жирова, например.

— Вот зажали большевики Яшку во–он за тем двором, — показывает дядя Володя. Не спеша курнёт, пыхнёт дымком и дальше рассказывает. — Приехали в Боровлянку коммуняки с продразвёрсткой. Хлеб у нас отбирать. Тут Яшка и давай в них палить. За поленницей дров спрятался, оттелява огонь вёл. Из двух наганов поливал. Никак не могли взять его красные комиссары, до нашенского крестьянского хлеба дюже охочие. Красных армейцев много было, а Яшка один с имя сражался. Кончились у него патроны. «Сдавайся!» — крикнули ему. А подходить боялись. Стали в Яшку гранаты бросать. А Яшка ловок был. Ловил те гранаты и назад швырял в большевиков. Так и убёг. А красных много положил, туды их мать…

Не нравится нам, пионерам, как дядя Володя отзывается о большевиках, о красноармейцах, но слушаем. Интересно.

— Дядь Володь, — спрашиваем, — а у тебя шашка была?

— А то как же… И конь строевой, и седло, и винтовка, и шашка казачья. Всё, как положено…

— Дядь Володь, а ты почему в беляки подался, а не в красные?

— И не подался вовсе, а призвали меня на военную службу. Я — ить ишшо в первую мировую с ерманцем воевал. И присягу на верность царю–батюшке и Отечеству давал. Как можно присягу нарушить? Прямо с хронта перебросили наш полк за Урал. Так вот и стал колчаковцем… А то ишшо вот когда отступали мы через Боровлянку, — снова дымит самокруткой дядя Володя, — плотиной у мельницы шли. Ящики с патронами и гранатами сбрасывали с плотины в омут глубокий. Чтоб красным не досталось. По пятам они за нами шли.

— Вот бы нам в тот омут понырять, винтовку достать. Или пулемёт…

— Поржавело всё, тиной затянуло, да и глубоко там, не суйтесь понапрасну, — отговаривает нас дядя Володя — простой русский крестьянин, добросовестный работник и добрый человек.

На боровлянском погосте давно заросла травой, сравнялась с землёй могила бывшего колчаковца Владимира Кадникова. Упал и рассыпался трухой деревянный крест над ней. Но жива в моём сердце добрая память о честном солдате, верном воинской присяге. И будет ещё долго жить в этих скупых строках.

В другой раз я и Генка Колегов смастерили тугие черёмуховые луки со стрелами. Наконечники накрутили из жести от консервной банки, заточили их и пошли стрелять… кур во дворе немца Андрея Веде. Пронзили стрелами двух несушек, с громким кудахтаньем затрепыхавшихся в пыли. Ещё одной стрелой пригвоздили молоденького петушка к поросячьему корыту. Выпустив все стрелы через щель в заборе, незаметно убежали в лес, играли там в Робина Гуда. Вернувшись домой, я увидел на подоконнике стрелу с засохшей кровью на ржавом наконечнике. Отец молча снял со стены ремень и душевно меня отстегал.

Немец Андрей Веде жил по соседству с нами, и в этом плане ему не повезло. Я и Генка Колегов заткнули его дымовую трубу.

— Они же немцы, а мы — партизаны, — сказал Генка. — Залезем на крышу и устроим фрицам переполох.

Так и сделали. Положили на дымоход пласт дёрна, которым накрыл крышу бедный Андрей, высланный в Сибирь из Поволжья в начале войны. Дым повалил внутрь, маленькие голопузые немчурята чуть не задохнулись. С кашлем, воплями и слезами выскочили на улицу. Мы спрыгнули вниз и еле увернулись от коромысла, брошенного в нас Эльзой — женой Андрея. Истошно горланя по–немецки и матерно ругаясь по–русски, немка полезла на крышу. Сбросила дёрн с трубы, заметила нас, спрятавшихся за сараем, погрозила кулаком.

Отец, работая лесником, часто помогал Андрею Веде дровами, сеном. Эльза не пошла к нему жаловаться на сына–хулигана. Но беды немецкого семейства на этом не кончились.

По осени, звякнув гусеницами, возле нашего дома остановился «ДТ‑54». Уже знакомый нам весёлый тракторист по прозванию Федя–танкист прибыл для вспашки противопожарных полос. Пока отец пил с ним самогонку, обсуждая предстоящую пахоту, трактор ровно тарахтел на малых оборотах.

— Давай покатаемся, — предложил Генка Колегов.

Мы забрались в кабину трактора. Трогали рычаги, нажимали педали. Самим бы проехать… Хоть самую малость.

Я уселся на замасленное сиденье, отжал ногой педаль муфты сцепления и включил передачу. Первую, как был уверен. Плавно отпустил педаль, и трактор поехал… назад.

— Тормози! На избу наедешь! — крикнул Генка Колегов и выпрыгнул из кабины.

Я посмотрел в заднее окно. До избёнки Андрея Веде два–три шага. Выжал сцепление, поставил рычаг на «нейтралку», осторожно отпустил педаль сцепления. Трактор пополз назад, сократив расстояние до избы ещё на шаг. Я несколько раз выжимал сцепление, пытался переключить на первую или вторую скорости, отпускал педаль сцепления, но трактор упрямо дёргался назад. Я упёрся ногой в эту чёртову педаль. Трактор рокотал на месте. Что делать? Держать педаль долго не смогу. Чуть ослабевает нажатие на неё — трактор ползёт назад. Я перевёл акселератор газа до отказа в верхнее положение. Обороты убавились, но мотор не глох, дрожал ровным гулом. Как заглушить его? Ещё пробую переключиться, ставлю рычаг в нейтральное положение — бесполезно. С каждой попыткой трактор всё ближе к дому Веде. Вот уже гусеницы глухо стукнули о стену, сдирая с неё саманную штукатурку.

Немцы в избе переполошились. Выглядывают испуганно в окна, выбегают на улицу. Бегают у трактора, что–то кричат по–немецки. Андрей на меня смотрит, пальцем у виска крутит, по лбу себя стучит, на избу свою показывает. Его выразительные жесты мне понятны: ты дурак совсем? Не видишь, куда прёшь? Ты сейчас дом своротишь!