Яна Гецеу - Панк-рок для мёртвых

— Что делать?

— А вот это лучше! — и скрестил руки на груди. Я подполз к нему, на коленях.

— Ну, скажи же! — жалко прошептал, корчась. ГОЛОД.

— Скажи–ка мне, милое дитя, для начала, вот что! — и он принялся разглядывать свои когти. О, нет!

— Хозяин, что? — я весь дрожал.

— Вот, ты уже совсем не человек, а вроде свежий! — задумчиво посмотрел он мне в лицо. А я ловил каждое его движение. Пусть что угодно, только есть!

— Да, кого в жизни унижали, тому и в смерти легче подломиться, — вздохнул он. — Ну, так вот! — и вдруг озлобился:

— Зачем к Шурке–сучке бегал? Быстро говори!!

— Я? — не понял сразу даже, о чем он. — А-ах, ну да. Я… это…

— А-а, да ты, видно тупой у нас совсем? Мозги отмокли! Не понимаешь ни хрена, да? — он отпихнул меня ногой. Я отполз в уголок, и там скорчившись, затих. Он ведь со мной, как с помойной собакой обращается. А мне пофиг. Я же мертвый. Я именно сейчас это понял, по–настоящему. И вдруг стало очень и очень все равно. И даже на ГОЛОД — забить. Тупое равнодушие, какое посещало меня при жизни после недели на денатурате. А что еще может быть, когда не дышишь и сердце не бьется, и это — навсегда?

— Значит так, к Сашке больше не ходить, — бесцветно велел он. Я кивнул. Да вот сейчас, облезешь! Она хорошая, от себя не гонит. И не пользуется, как Машка.

— Нет, ты не понял, мальчик Шут! — вкрадчиво начал он: — Мертвый мальчик Шут! — смакуя, повторил он: — Повтори!

— Мертвый мальчик Шут, — сказал я. — Ну и что?

— Ты — мертвый, — терпеливо разъяснил он. — И разница между тобой живым и тобой же мертвым — пропасть, океан! Марианская впадина! Оттуда — сюда ты мог. А отсюда туда — никак! Осознай это! — и он замолчал, давая время прочувствовать сказанное. А я думал о Саше. Красивая, теплая, милая. С грубым, грязным голосом. Панкушистым голосом. И сухие ошметки кожи, и вылезающие волосы. И черно–багровые вспухшие полосы на шее.

— Почему она теплая? — спросил я.

— Потому–что самоубийца, — механически сказал он. — Что–оо? — вспылил он вновь. — Я тебе что велел? Значит так, сейчас ты быстро соображаешь: ты — мертвец, тебя убил я, по твоей же воле. Ты отдался мне, и теперь ничего, запомни, ни–че–го не можешь делать сам! У тебя больше нет воли! Запомнил? И ты будешь делать то, что скажу тебе я, твой Хозяин! Повтори!

— Я буду делать, что скажет Хозяин, то есть ты! — а пошел ты!

— Стоп. Соображай дальше. Если ты меня не устроишь как слуга, я вышвыриваю тебя из деревни. Считай, что ты только лишь кандидат в жители моих пределов! Приперся к нам сам, никто не звал, ты не из наших. И я вообще не должен тебя брать. Но взял. Скажи спасибо Маше. А теперь погляди на себя. Ты — кусок дохлятины. И если я тебя лишу покровительства, ты враз сгниешь. Уже остываешь, хотя и поел. На завтра окоченеешь, и тело перестанет тебя слушаться. Потом, на третий день начнешь покрываться пятнами, потом кожа набухнет и осклизнет. Мухи отложат в тебя яйца, выведут личинки и черви выжрут дыры в твоей плоти. А ты — ты не думай, что это мимо! Ты ведь, дитя моё, будешь всё, всё ощущать, всё понимать. Душа, не отлученная от мертвой плоти, будет стонать выть и корчиться, не в силах покинуть гнилых оков. Ты продал себя неестественному злу, отвернулся от Бога, и это всё, что тебе останется. Поверь мне, так и будет!

Он умолк, а я… я понял всё, представил и ощутил до последнего слова! Поднес к глазам ладони — порезаны. Это же я сам их порезал на берегу, чтобы убедиться, что кровь не течет. Кровь… нет, не о том я должен думать! Я и в самом деле сгнию? … Да!!! Нет! Что–то вроде паники закралось в душу — значит, она и в самом деле еще во мне? Со мной?

— О, боже! — прошептал я бесильно.

— Что ты сказал? — рассмеялся глумливо он: — Вот это слово забудь! Понял? У тебя нет другого Бога, кроме меня! Даже Дьявол на тебя плюнет! Ты — червь земной. Не потому что я крутой, а ты грязь. Я тоже грязь, червь, просто я — большой и жирный. А ты — мерзкая личинка, вонючий опарыш. Привыкни к этому.

Я содрогнулся от отвращения, он говорит правду. Но что теперь, как дальше … быть? Или что это?

— Я тебе отвечу. Во–первых, ты уважаешь законы деревни, и не общаешься с изгойкой, которой мало осталось. В ней одна видимость цельности, она же вся прогнила. Ты этого не понял, потому что она все органы из себя вытащила и теперь сохнет. Запомни — изгойка есть изгойка. Хочешь с ней разлагаться — иди! Но чтобы мы больше тебя не видели. Каждый плюнет тебе в спину, и свихнешься от голода, сам себя растерзаешь. Ты уже почувствовал его страшную власть.

Я кивнул, передернувшись — больше не хочу.

— Это первое. И если говорить о голоде, вот второе: ты должен работать. Как и все. Таскаться по окрестностям и ловить всякого, кого придется. Людей, животных. Свежие трупы тоже годятся. Только аккуратно, не давай голоду сбить себя с толку. Живые бывают всякие, могут навредить нам. Особенно охотников за вампирами избегай. Да, и такие бывают — кивнул он на мой удивленный взгляд.

— И про осиновый кол — не сказки. Быстрое разложение обеспечено, он ломает мою защиту на вас, моих людях, так скажем. Кресты и прочая мишура — фуфло. А вот в дома не входи, это лишнее, могут плоть повредить. Детей не воруй, лучше девок. Ксати, — тут он ухмыльнулся, — если хочешь — насилуй. Вернее, если сможешь. Потом — придуши. Но не рви и не убивай — кровь свернется, пока доташишь. И не увлекайся, ты должен делиться со всеми. Узнаю, что один целого человека сожрал — накажу.

Я жадно кивал, воображая в деталях это «пособие для маньяка», и меня трясло от вожделения — ку–шать!

— Ну, что еще? А, да! В одно место постоянно не ходи, а то заметят, что повадился, изловят — и кирдык! Шатайся везде, где можешь, не заблудишься, ноги сами домой принесут. Обитать будешь… ну, завтра посмотрим. Сегодня здесь переднюёшь, потом определим. Да, девки в деревне все общие. Все твои, никто не откажет. Ты еще совсем свежий, пользуйся пока по–быстрому. Кроме Шуры. Ну, это ты понял.

Я снова кивнул. Ага, понял! Посмотрим.

— Так, все сказал? Нет, погоди! — он поднял палец. — Вот еще что! Рожу от крови отмывай, она быстро разлагается, и тебя попортит. Раны зашивай. Солнце — яд. Тебе нельзя ни солнца, ни холода, ни сырости! Ты — не утопший, вода вредно. Умылся — вытрись как следует.

— Как — не утопший?

— Так. Ты — захлебнувшийся. Мертвецы — они тоже разные бывают.

Он заботливо похлопал меня по плечу, и добавил.

— Ну, теперь все! Запомни, — ухмыльнулся, — намертво ! А теперь — спать.

Что было и как потом, я не знаю. Но открыв глаза, не понял — прошло сколько–то времени или совсем нет? В доме так же темно, я лежу в уголочке, свернувшись эмбрионом. Я не спал, меня будто вовсе не было. А сейчас… очнулся? Или как назвать? Вобщем я поднялся, тяжело держась за стену. Противное деревянное тело не давало забыть о произошедшем. Попробовал шагнуть — неудобно. Кровь стыла буквально, и внутри прочно угнездился сырой холод. Такой же неизгоняемый и цепкий. Я знал — это навечно. Надо идти, это велит голод. Искать пищи. Крови.