Евгения Соловьева - Мастер теней (СИ)

В первый же вечер Генью оттаял: с менестрелем труппа заработала чуть не вдвое больше, чем обычно. Недовольна была лишь Павена — слишком уж ласково, на её взгляд, белобрысому гитаристу улыбалась хозяйка сельской таверны, вдовушка в самом соку, и слишком уж часто он улыбался в ответ. Недовольство фокусницы прошло, лишь когда Стриж, что-то неубедительно пробормотав насчет духоты на сеновале, прихватил одеяло и утащил её ночевать на свежем воздухе, прямо на плоской крыше сарая.

Там же, под алмазной россыпью звезд на бархатном камзоле Хисса, Стриж услышал историю Павены. Грустную и обыкновенную историю.

Позапрошлой весной она потеряла отца, когда на их фургон напали лихие люди, мать же её умерла намного раньше. Павене повезло, что она отходила от стоянки искать жалей-траву, когда разбойники резали артистов. Она спряталась в лесу и вернулась к догорающим остаткам фургона, чтобы похоронить изувеченные тела отца, двух женщин, одну из которых она иногда называла мамой, и дядюшки, качавшего её на коленях и рассказывавшего сказки на ночь, сколько она себя помнила.

— И после этого ты снова на дороге? — спросил Стриж, накручивая на палец длинный темный локон.

— Это моя жизнь. Другой я не знаю, да и знать не хочу. — Она перекатилась на спину и закинула руки за голову, подставляя зацелованные груди лунному свету. — А смерть… все там будем, рано или поздно.

За следующие дни Павена научила его нескольким простым, но эффектным фокусам с картами. Она смеялась, что с такими руками и артистичностью он мог бы стать великим фокусником или профессиональным шулером. На это Стриж отвечал, что работа фокусников и шулеров больно нервная, так что он останется простым музыкантом.

— Простому музыканту надо уметь себя защитить, — говорила она, жонглируя двумя парами идеально сбалансированных и отточенных ножей с отлично знакомым Стрижу клеймом мастера Ульриха. — Дальше к северу неспокойно. Разбойники и Лесные Духи. — Лицо её становилось вдруг таким же твердым и острым, как клинки в руках. — Учись, Стриж. Пригодится.

Он учился. Но оружие валилось из рук, а при виде порезанного пальца он побледнел и чуть не расстался с завтраком. Глядевший на это безобразие Генью лишь сплюнул и велел Павене не тратить времени зря и подарить мальчику пяльцы. На что Стриж вспыхнул, заявил, что научится, всем покажет, вытребовал нож и тут же уронил его под колеса фургона.

— Отличный нож испортил! Восемь марок! — ругался Генью, разглядывая погнутое лезвие.

— Ничего, — успокаивала его Павена. — У меня есть запасной.

Но больше своих ножей в руки Стрижу не давала.

Казалось, эта долгая дорога пролегает через какой-то другой, чуждый горожанину, но притягательный мир. Однообразные пейзажи, мерный скрип фургонов, разговоры купцов, схожие, как близнецы, маленькие городки, одинаковые представления и незнакомые лица — как листья, плывущие по осенней реке.

На пятый день добрались до развилки. Купец в последний раз предложил менестрелю отправиться с ним к гномьим горам. Получил отказ и, на всякий случай велев, если что, искать его контору в Дремсторе, на улице Золотой Кирки, повернул обоз на запад. А пятерка артистов направилась дальше на север пешком.

Хоть они потеряли в скорости, зато Стриж перестал ощущать себя братом-близнецом полосатого котяры, днями напролет дрыхнущего наверху фургона, подставляя солнышку то один бок, то другой. Деревеньки по дороге попадались часто, но они останавливались не в каждой. А после полудня седьмого дня добрались до первого после столицы крупного города, Асмунда.

436 г. 5 день месяца Жнеца. Роель Суардис.

Сквозь щель в шторах королевской опочивальни пробивались лучи солнца, прочерчивая золотые полоски на узком лице девушки лет семнадцати, читающей вслух из толстой книги с желтыми пергаментными страницами. Волнистые черные волосы выбивались из простого узла на затылке и лезли в глаза. Шуалейда то и дело заправляла непослушную прядь за ухо.

— Взяли боги понемногу земли, воды, огня и травы, и сотворили из них народ, во всем подобный богам, кроме власти над жизнью и смертью, и назвали людьми, — напевный голос колдуньи плыл в полумраке, рисуя из пылинок волшебные картины. — Расселили они людей по всем землям: по лесам и степям, вдоль рек и близ морей, на северных островах и в южных саваннах. И создали Близнецы посреди южного океана дивный остров, назвали его Драконьим Пределом и запретили людям ступать на него — чтобы было у перворожденных Драконов место, где могут они отдохнуть. Себе же Хисс создал бездну Ургаш, где всегда тихо и прохладно, а Райна — Светлые Сады, где звенят ручьи и поют прекрасные птицы. Обрадовались дети богов новой игре, стали жить среди людей, учить их ремеслам и наукам, дарить им драконью кровь. Иногда и Близнецы спускались к людям, оставляли им свою кровь. Вскоре потомков богов и Драконов назвали шерами, а силу их крови — магией, и стали шеры править людьми мудро и справедливо.

Шуалейда перевернула страницу и кинула короткий взгляд на отца. Седой, с запавшими глазами, исхудавший король полулежал на груде подушек и, казалось, спал.

— Читай дальше, девочка моя. — Бесцветные губы короля шевельнулись, из-под мохнатых бровей блеснули темные глаза. — Мне нравится слышать твой голос.

— Конечно, отец, — Шуалейда улыбнулась и продолжила: — Много столетий жили люди в мире и согласии, и смешались в шерах стихии. Малая часть детей Синего Дракона ушла жить в моря, и с них начался род русалок и сирен. Лишь дети Зеленого Дракона держались особняком: увидев, что от смешения стихий кровь ослабевает, он повелел эльфам, как назвал своих детей, жить в лесах и не брать в супруги ни простых людей, ни шеров иных стихий. А чтобы всякий мог отличить эльфов от людей, Зеленый Дракон наделил их глазами, подобными молодым листьям липы, острыми звериным ушами и волосами цвета осеннего леса. Так родился мир Райхи и появились в нем гномы, люди и эльфы…

Выученные наизусть еще в детстве канонические слова Двуединства лились сами по себе, обволакивали хворого короля жемчужной белизной и впитывались в сухую кожу, возвращая ей живость и легкий румянец. Улыбка не сходила с губ Шуалейды, а спина оставалась прямой, чтобы отец, упаси Светлая, не заметил, как она устала лечить его. Вот уже три недели отец не покидал своих покоев, две из них — не мог подняться. Королевский лекарь, дру Альгаф, поил его бесчисленными снадобьями и улыбался: ерунда, Ваше Величество, вот пройдет летняя жара, и вы снова будете бодры и полны сил. Вы же Суардис, Ваше Величество, а Суардисы всегда отличались великолепным здоровьем!

Отличались ровно до тех пор, пока в Роель Суардисе не завелся темный шер Бастерхази, прибавляла про себя Шуалейда, и каждый день приходила к отцу читать Катрены Двуединства.