Михаил Жигжитов - От святого до горемыки

— А-а, вон оно што.

Бабка Дарья ходит во дворе и гудит своим грубым голосом — разговор ведет со своей буренкой.

Вера, помогая одеваться Петру, оглядывает его, с ее смуглого лица не сходит нежная улыбка. На новеньком бобриковом полупальто сама застегнула пуговицы и поправила воротник.

— Иди, иди, Петя, поздравь маму с праздником. Только не пей лишнего…

— Ладно, Вера, не наговаривай, как ребенку. Вот скоро родишь сынка, тогда и…

Вера не дала Петру договорить, зажала ему ладонями рот и, смеясь, вытолкала его на крыльцо.

На дворе сыплет реденький снежок, но видимость довольно хорошая. По всему Аминдакану реют алые флаги, а на зданиях школы и колхозной конторы красуются плакаты и лозунги. Несмотря на ненастье, деревня выглядит празднично. Непоседливые ребятишки играют в партизан; они со смехом «расстреливают» снежными комьями «белого офицера». Если бы не ребятишки, то улица была бы безлюдной. Только изредка покажется какая-нибудь хозяйка, юркнет к соседке и рысью обратно. В некоторых домах уже пиликают гармошки и нестройно гудят голоса.

— Начинают, но еще не «на строю»… — усмехнулся Петр.

Подойдя к воротам родного дома, Стрельцов невольно замедлил шаг. Старенький невзрачный домик напомнил ему детство, отца, мать… Приостановился и услышал в избе чей-то мужской голос. Сердито нахмурившись, он решительно толкнул калитку. Она радостно взвизгнула и впустила его.

Широко распахнув дверь, Петр по-хозяйски вошел в избу, поздоровался и поздравил с праздником. Мать, копошившаяся у печки, сунула в угол ухват и, радостно улыбаясь, подошла к сыну.

— Пришел!.. Дай раздену, дай! — на моложавом, румяном лице ярко вспыхнули осчастливленные глаза. — Проходи, Петя, садись за стол! А Вера-то как не с тобой?

Из-за стола поднялся дед Арбидоша и хмельными глазами следит за хозяйкой и Петром.

— В-во, ядрена Фенька!.. Давно бы так, чем серчать на мать!.. Э, паря, постой, молодец удалой! Пошто без жены заявился? — шумно надвинулся дед Арбидоша, обдавая Петра винным перегаром и еще каким-то крепким, поморским, знакомым с раннего детства запахом.

— У-у, дед Арбидоша, тут сначала надо разведать, не будут ли нас с Верой за уши драть.

— Эва, каков он!.. Но и хитер, ядрена Фенька!

На широком скуластом лице старого помора слезятся щелки узких глаз. Жиденькая сивая бородка боевито топорщится и трясется, как у задиристого козла.

— Наталья! Сын-то у тя лучший башлык!.. Во! Ядрена Фенька, так и держись, Петро, на волне!

Цепко схватив гостя за руку, старик затащил его за стол и затянул свою любимую:

На самой высокой ноте старик поперхнулся.

— Кхы, кхы, черт, ишо кто-то торопится! Наталья, шевелись!.. Примай сына-молодца!

В сенцах стукнуло чем-то тяжелым, затем распахнулась дверь, и с морозным паром ввалился Семен Малышев, а за ним Яков Лисин. Оба были настолько хмельны, что едва держались на ногах.

— А-а, соседка, наконец-то дождалась блудного сына!.. А где же он оставил свою шлюху-то? Но это неважно, ха-ха-ха! — неуклюже искривившись на хромой ноге, хрипло сопя, расхохотался Малышев.

Петр порывисто поднялся со стула. Серые глаза потемнели и заискрились бешеными огнями.

И откуда взялась у пьяного Лисина такая прыть, он мгновенно подскочил к Петру и, стараясь посадить его на место, обнял и стал уговаривать:

— Петя, Петя, друг… успокойся, не обидься на нас!

Стрельцов брезгливо оттолкнул от себя Лисина, который отлетел к перегородке и едва удержался на ногах.

— Ты что, драться вздумал?! — визгливо крикнул Малышев. — Ты и так заработал себе тюрьму!

Петр схватил свое пальто, нахлобучил задом наперед шапку, взглянул на растерянное бледное лицо матери и на ходу крикнул ей:

— Мама, жди! Мы с Верой еще придем! — с досады махнул рукой и выскочил на двор.

Наталья уткнулась в висевшую рядом телогрейку и беззвучно заплакала.

Дед Арбидоша молча покачал лохматой головой и отвернулся в сторону.

— Эт-та тюрьма… Эт-та не кормилец тебе, Наташа, а горькие слезы… — Пьяно бормочет Малышев.

Наталья выпрямилась.

— Радуешься, гад!.. Пособляешь Лисину, как ловчее посадить Петю в тюрьму… Уходи! Убирайтесь!

Наталья схватила клюку и, гневно орудуя ею, вытолкала мужиков на улицу.

Зима в этом году началась суровая. После многодневных свирепых ветров наступило затишье. Холодный сивер принес с собой мороз, который за одну неделю покрыл море торосистым льдом.

Алексей Алганаич снарядил, кроме неводной бригады, пять звеньев на бармашевый лов.

По тонкому льду в Подлеморье очень хорошо ловится черный хариус на удочку. Хороший бармашельщик за день может добыть до пятидесяти килограммов рыбы.

Сначала рыбаки добывают в озере специальными корытами бармаша — рачка-бокоплава. Для рыб эти рачки, должно быть, очень вкусные, так как они быстро обнаруживают их в лунке рыбака и, опережая друг друга, на бегу хватают и с жадностью пожирают. А хитрый рыбак опускает тем временем свою удочку-мушку, очень похожую на бармаша. Хариус хватает и этого «бармаша» и вмиг оказывается на льду. Вот как человек обманывает красавца хариуса.

Начиная от Шигнанды, доходят до Ириндакана, опромыслив здесь, перебираются в Кабанье, оттуда в Большую речку и добираются до Таркулика.

Мишка Жигмитов попал в одно звено с Яковом Лисиным. Тяжело ему рыбачить, есть за одним столом и спать рядом в одной землянке с этим человеком. Он старается не оставаться наедине с ним, благо, что с Мишкой рыбачат его сверстники Пашка Лебедев и Кешка Печкин.

Ему тошно вспоминать про тот суд, на котором его заставили повторить слова Егора Лисина: «Петька, пошто ты в меня пальнул? За отца, што ли, мстил?»

Когда Мишка подтвердил на суде, что слышал от Егора Лисина эти слова, то брат его, Яков, поднялся с места и сквозь притворные слезы, запинаясь, промолвил: «Товарищи судьи, мне не верите, что я своими глазами видел, как Петька Стрельцов пальнул сначала в медведя, а потом в Егора… Мне нет веры, как родичу, дык поверьте стороннему человеку. Чего же еще надо вам?»

…Суд приговорил Петра Стрельцова к трем годам тюремного заключения.

— Эх, Петя, Петя! Я ж до суда говорил тебе, что откажусь от свидетельских показаний, скажу, что, мол, ничего не слышал… дремал в ту пору… А ты окрысился на меня: «Не смей, Мишка, врать! Не учись кривить душой…» Э-эх, Петя, Петя, как бы сейчас с тобой было весело рыбачить! — разговаривает вслух Мишка, позабыв про бармашенку.

Очнулся. В руках пешня с сачком, а удочки с бармашницей лежат в торосах. На утренней зорьке Мишка добыл штук девяносто хариусов. Потом рыба перестала клевать. Ходили два-три хариуса, но они уже поняли, что красивая мушка коварна и зла, что их друзья погибли именно из-за нее. Вот и пошел Мишка долбить новые лунки, к которым сбегутся кушать вкусного бармаша свежие хариусы, которые будут с жадностью хватать и Мишкину мушку. Идет парень и облюбовывает новые места, а тут снова и снова приходят неприятные воспоминания о Петре Стрельцове, который безвинно попал в тюрьму.