Сергей Кулик - Приключения капитана Кузнецова

Запах свежей рыбы напомнил об ухе. Но ее я мог сварить только в поллитровой жестяной консервной банке, а такое количество, конечно, не может удовлетворить аппетит человека, вот уже больше месяца не евшего горячей пищи.

Вспомнилась прочитанная статья в газете. Ученый-археолог сообщал, что в долине реки при раскопках им открыты несколько печей, сделанных древними жителями долины. Печи были круглой формы и напоминали современную русскую печь. Около них найдены черепки гончарной посуды. Значит в таких печах готовили пищу в глиняной посуде, которую без особого труда можно изготовить и в моих условиях. И хотя я не собираюсь жить здесь долго, но решил в ближайшее время заняться поисками подходящей глины и изготовлением гончарной посуды. А пока что придется пользоваться жестяной банкой.

На спокойном мирном озере я не увидел никаких признаков, которые подсказали бы, что самолет находится на его дне. Но, может быть, всплывшую смазку отогнало ветром к другому берегу, а горючее, если оно осталось и всплыло, могло за это время просто испариться с поверхности воды. Поэтому, завтра же надо начать обследование озера у Орлиного утеса.

На озеро спустился вечер. Черными силуэтами встали утесы, и из тайги в спину подуло ночной прохладой. Далеко-далеко, на почерневшей озерной глади засветился огромный пунцово-красный островок. Потом, вздуваясь, островок оторвался от глади и стал непривычно крупной, похожей на огромную ягоду клубники, луной. Где-то всплеснулась вода… крякнула утка и умолкла, чтобы не вспугнуть тишину и красоту летней ночи. От луны к моим ногам мириадами золотистых блестков по озеру потянулась искристая дорожка.

И эта чудесная луна и искристая дорожка были давно знакомы по Байкалу и Черному морю, по Феодосийскому заливу и картине Айвазовского; они несли покой и волновали сердце, располагали к мечтам и отдыху… Не хотелось зажигать костер и ложиться спать и я просидел до зари, так и не отведав ухи из свежей рыбы.

Закинув удочки на утренней зорьке, я глядел на поплавки, думая о предстоящих поисках самолета на дне теперь подернутого дымкой тумана спокойного озера. Вдруг слева послышался какой — то гул со стуком. Повернул голову и заметил, что зеленые вершины молодых сосен одна за другой вздрагивают от ударов. Эта дрожь узкой дорожкой спускалась все ниже и ниже, и через несколько секунд годовалым поросенком из обрыва шлепнулся в воду камень. Не придав значения столь обычному в гористых местах явлению, поворачиваюсь к своим поплавкам, но с горы опять загремело. Камень, стукнувшись о ствол, остановился на полдорожке. Вверху что-то заурчало, и сейчас же полетел вниз третий, за ним четвертый камень.

Хватаясь за стволы деревьев и побеги подлеска, согнувшись и на четвереньках, запыхавшись, выбрался на вершину безлесого нагорья. Останавливаюсь, чтобы перевести дух, но то, что пришлось увидеть, заставило позабыть усталость и все на свете.

Огромный косматый бурый медведь, шагах в двадцати, полулежа на животе с подтянутыми к переду задними ногами, передними лапищами рыл землю. Вот он вынул двухпудовый валун и, помогая мордой, толкнул его вниз по склону. Послышался гул катящегося камня и стук о стволы деревьев. Медведь, склонив голову на бок, прислушивался к грохоту и стуку. Его черные глаза глянули прямо на меня — по спине пробежала дрожь, руки похолодели. Но зверь не замечал или не придавал значения присутствию человека. Грохот закончился всплеском, медведь удовлетворенно хрюкнул и еще с большей силой принялся разгребать землю. Следующий валун застрял где-то между стволами, зверь сердито рявкнул и с бешенством швырнул в догонку новый. И кажется, что только сейчас он заметил виновника неудач своей утренней забавы: встал и не спеша пошел на меня.

В висках сильно застучало. От усталости или от волнения не могу отстегнуть кобуру пистолета. Вот зверь уже в нескольких шагах, и бежать нет смысла… Он идет отомстить за свои неудачи и, видно, не отступит от своего намерения… Наконец, пистолет зажат в руке, и… звук выстрела всколыхнул утреннюю прохладу. Медведь взревел и огромным мохнатым столбом вздыбился на задних лапах. Потом голова покачнулась, и зверь с неистовым ревом рухнул на землю. Еще не знаю, радоваться победе или спасаться бегством?.. Поворачиваюсь к зверю спиною и кубарем качусь вниз к озеру. В догонку слышатся гул и треск. Я сворачиваю в сторону и на миг оглядываюсь назад. Мимо прогромыхал и шлепнулся в воду большой валун, потом наступила тишина. Значит медведь не погнался и, может быть, мертв.

Немного передохнув, возвращаюсь на место встречи. Мохнатая глыба лежит без движения, и я подхожу к ней совсем близко. Медведь внезапно поднимается на ноги и как-то неуклюже, нагнув голову к земле, с душераздирающим ревом ковыляет на меня. Я пячусь назад и стреляю почти в упор в голову… Теперь медведь лежит на животе с протянутыми когтистыми лапами.

Только к вечеру я успел привести в порядок свою добычу. Мясо большими кусками разложил на каменном полу в пещере, вымытые кишки опустил в озеро, а тающий на глазах жир поместил в наспех сделанные из коры плошки.

Заложив камнями и завесив шкурой вход в пещеру, начал перетаскивать мясо к шалашу или, вернее, к соленому водоему, где погружал в воду для засола. За эти переходы я нашел к шалашу более короткий и ровный путь по — над марью и второй день, отложив обследование озера, ношу богатую добычу.

В эти дни по-прежнему стояла теплая ясная погода. Но к вечеру второго дня с северо-запада черной стеной поднялась грозовая туча. Точно кто-то злой и могучий перемешивал там киселеобразную муть, и она, озаряясь змеями молний, неслась мне навстречу, замазала полнеба, спрятала солнце. Надоедливые слепни куда-то исчезли, а обрадованная перемене мошкара черным дымом повисла над головой, посыпалась в глаза, запирала дыхание, разъедала руки. Я старался побыстрее пройти четырехкилометровое расстояние с последней ношей.

До шалаша оставалось полкилометра, как, выскочив из тайги, в лицо хлестнул крупный спорый дождь, и мошкара исчезла. Над головой рушилось и трещало небо, ложбинки быстро заполнялись пузырящейся мутной водой; подернутые белой вязью пены, по рытвинам заспешили темно-бурые ручейки. В воздухе запахло теплым дождем и детством, живицей и ромашкой.

Вот уже почти рядом шалаш, но намокшая одежда связывает движения, отяжелевшая ноша давит к земле, опять ноет натруженное колено.

Грянул сильный гром. И вдруг мерную дробь дождя заглушил шум вспугнутой бури, затрещали сучья таежных стариков. С каплями дождя в воздухе смешались хвоя и листья и в гонимом бурей месиве, озаренные молнией, блеснули белые ледяные комочки. Опять загрохотало небо, и, словно подчиняясь грозной команде, на тайгу и поляну ринулась в атаку стена белого беспощадного града. И не комочки, а крупные льдинки сбивают цветы, втаптывают их в набухшую землю, косят траву, больно стучат в спину. По скользкому белому булыжнику остаток пути иду спиной к ветру и, наконец, упираюсь ношей в дверь своего жилища. Одновременно с моим приходом, так же внезапно, как и нагрянула, буря с градом умчалась за озеро, оставив на поляне ненужные, сереющие и медленно исчезающие градины. Наконец, гроза совсем притихла, а с серых клочьев облаков на землю посыпался мелкий, прохладный, бесконечный дождик.