Сергей Кулик - Приключения капитана Кузнецова

Уже под вечер лыжи упираются в ствол лиственницы, и я падаю в снег. Покрытая льдом закоченевшая одежда не дает подняться. Лежа отвязываю лыжи и освобождаюсь от мешка с самородками: наконец, удалось встать на ноги. Оказывается, что я стою у опушки леса, а дальше тянется незнакомое, заваленное снегом болото. Конечно, там под снегом немало спрятано ягод клюквы, а в сосняке — брусники; их можно собрать и утолить голод, стоит только покопаться. Но сперва надо оттаять у костра одежду.

На горизонте справа серую хмарь прорезала узкая рубиновая полоска. Там заходит солнце!.. По вершинам деревьев вблизи бивака что-то захлопало, на снег посыпались обломки веточек ледяшек. Всматриваюсь в кроны и вижу на вершине березы сидит тетерев-косач, а немного подальше еще один. Вынимаю пистолет и беру косача на «мушку», но в такую хмурь с большого расстояния стрелять бесполезно, и я с досадой опускаю оружие.

На болоте затрещал наст, взвились фонтанчики снега — вспорхнуло несколько птиц. Они закружились над лесом, подлетели к сидящим, но скользкие от гололедицы ветви отказались их принять, и тетерева заметались по другим деревьям. Три из них, хлопая крыльями, долго не находили нужной опоры под ногами и, наконец, уселись вблизи бивака. Первый выстрел был удачным, и косач, цепляясь крыльями за обледенелые ветки, повалился на снег. Но вторым выстрелом я только слегка ранил птицу. Почуяв опасность, все косачи поспешно удалились куда-то в глубь леса. Через четверть часа из болота прилетели свежие, и мне удалось добыть еще одного краснобрового красавца.

Обрадовала не только добыча, но еще и то, что непогоде пришел конец. Об этом хорошо знают косачи. Иначе они не вышли бы из своих укрытий, так как оледенелые перья привели бы их к верной гибели.

Только двадцать восьмого апреля по незнакомой пади я вышел к долине, по которой, петляя, вьется изуродованная наледью моя дорогая речушка. Наугад свернул влево и, пройдя километров десять у обрыва, к вечеру подошел к землянке.

Наконец зима отступила перед силами кудесницы-весны, и только в густых хвойняках еще белеет снег. Ручейки с тихим шелестом скатились в долину, прорезали проходы через наледь к речке и спрятались под ее ледяным покровом. Речка же не вздулась, не стала шире, не вышла из берегов.

В тайге западносибирской равнины бурных весенних потоков нет. Не то, что в горной тайге востока или в местах безлесья. Снег тает здесь постепенно и долго, ниточки ручьев спокойно текут в долины, равномерно питая речки и реки все лето. Да и весна здесь приходит без натиска и спешки, осторожной поступью, с разбором. По невысоким буграм и южным склонам тайга уже млеет от подыхов тепла и ласки солнца, а по низинам, сиверам и чащобам до половины лета белеет снег. Луг уже желтеет прошлогодней сухой травой, бугры покрылись щетиной зеленой травки, оттоковали глухари и косачи, ворон свил гнездо и высиживает яйца, а речушка еще спит под пятнистым рыхлым льдом.

Вечером шестнадцатого мая появились первые косячки уток. Пролетев низко над речкой по течению, они скоро вернулись, покружились над лугом и сели в лужу на сухоречье. Разведка!.. Кажется, что совсем недавно я проводил их на юг, но как много прошло событий за этот период.

Ночью загромыхала речка. Длинные льдины со стуком и скрежетом, наскакивая друг на друга, переворачиваясь, утопая и опять вставая на «дыбы», заспешили по течению. Разобрав часть перестенка, я утром вытащил берестянку и принес на берег. Но еще три дня дрались за речной простор и шумно спорили льдины, а мне эти дни казались годами. Только девятнадцатого мая измятая, но гордая речка быстро понесла свободную ото льда черную воду мимо покрытых ледяным ломом берегов.

Испробовав на воде берестянку, я вечером погрузил в нее все имущество и, укрепив весла, остался ждать рассвета на берегу. Радость скорого освобождения от уз одиночества прогнала сон, и я всю ночь глядел на речку. На ее черной глади изредка еще проносились белесые льдины, но я решил плыть и на рассвете столкнул лодку на воду.

— Полный вперед!.. — скомандовал я. Берестянка качнулась и стремительно понесла по течению.

Слева и справа поплыли невысокие, заросшие ракитником берега. И наверно я плыл бы до ночи, забыв о завтраке и обеде, наслаждаясь чувством движения, приближающим меня к людям, к моим друзьям, к любимой работе, если бы берестянка не дала течь в носовой части. Пришлось остановиться для ремонта. Позади осталось километров тридцать. На обед, просушку и заливку лодки ушло часа три, и я опять, делая зигзаги по руслу, подставляя солнцу то бока, то спину, плыл на север.

На душе такое чувство, словно испытываю удачную машину. Хочется вылить радость в пляске или песне, и я пою подряд все, что знаю, от «Дубинушки» до «Марша пилотов», хохочу над оторопевшими оленями, посвистываю вспорхнувшим уткам. Зашло солнце, на небо выплыла огромная бронзовая луна, и сумерки не сменились темной ночью. Но при лунном свете плыть опасно: можно проткнуть непрочную бересту о льдину, наткнуться на колодину. И я, разгрузив лодку и, вытянув ее на берег, устроил на ночь бивак с костром.

И так день за днем, с утра до вечера, с небольшими остановками для ремонта, не зная устали, плыву на север. За спиной уже километров триста пройденного пути; речка справа и слева приняла с десяток ручьев и речушек, стала быстрее и полноводнее. Пойменные ровные луга сменились лесистым крутояром, а направление моей водной магистрали остается все тем же — на север. И с каждым днем все навязчивей встает вопрос: куда же, наконец, я приплыву? Не придется ли опять строить землянку и в одиночестве жить в ней зиму? Нет, нет… Только бы не это.

Позавчера я сделал у костра из шерсти рысей и медведя несколько мушек к удочке и на рассвете поймал наплавом с полдесятка хариусов. Завтраком из свежей ухи отметил годовщину моих скитаний по тайге. А сегодня встретил такой плотный ход рыбы против течения, что можно грести ее в лодку руками, забрасывать веслом или просто палочкой с рогулькой. Кажется, что лодка плывет не по воде, а по спинкам рыб. Хариус идет на нерест, идет метать икру.

Чтобы не мешать рыбам, причаливаю к берегу, пытаюсь переждать ход. Но речка «кипит» до вечера, а потом всю ночь, и кажется, что рыбьему проходу не будет конца. Задержка не огорчила, а принесла радость. Массовый ход рыбы убедил, что речка впадает не в море, а в большую реку, иначе откуда бы появилось столько речного хариуса.