Альманах «Подвиг» - Ночные окна. Похищение из сарая

Один из основных законов психиатрии гласит: если люди терпят разговоры о своих пороках и проблемах — это лучший признак того, что они излечиваются. Я не стал мешать вспыхнувшему вновь спору и тихо перешел к соседнему столику, к госпоже Ползунковой. Ее пепельная кошка сидела возле тарелки с творогом и умывалась.

— Ну съешь еще ложечку! — уговаривала ее вдова. Заметив меня, она добавила: — Не хочет, Александр Анатольевич! Ну что мне с ней делать? Я из сил выбилась. Все меня норовят обидеть, никто не понимает. Только вы один чутко улавливаете мою страдальческую душу… Вы знаете, минут десять назад у меня украли часы!

— Как же это случилось? — спросил я.

Ползункова, после того как ее мужа, нефтяного магната, застрелили год назад, стала обладательницей огромного состояния. Конечно, значительную часть растащили друзья-соратники, которые, возможно, и организовали убийство, но и вдова была обеспечена до гробовой доски. О ней она любили говорить больше всего, считая себя смертельно больной, просто на последнем издыхании, хотя выглядела свежо и пышно в свои пятьдесят лет. Деньги ее практически не интересовали, она не знала, что с ними делать и на что тратить. Это-то и вызывало особую ненависть у моего помощника Левонидзе.

— Я сняла их с руки и положила на столик, рядом с творогом, — начала объяснять Ползункова. — Я всегда так делаю, когда занята чем-то серьезным. Чтобы не мешали. Глянь — а их уже и нет!

— У вас, кажется, был золотой «ролекс»? — спросил я.

— Кажется, да. Мне не жалко, куплю другие, но это был подарок мужа.

Я взял ложечку и помешал в чашке со сметаной. Может быть, она бросила часы не на столик, а сюда?

— Неужели вы думаете, что их проглотила Принцесса? — в ужасе прошептала вдова, глядя на свою кошечку.

В сметане часов не оказалось. В твороге тоже. Не было их и в козьем молоке. Я заглянул под стол — безрезультатно. Увидел лишь коровьи ноги вдовы, обтянутые красными шелковыми чулками.

— Мы разберемся, — произнес я с долей досады. Это было неприятным фактом, пятном. — Пропасть в клинике ничего не может. Не волнуйтесь.

Я знал, что Ползункова не лжет — зачем? Следовательно, часы действительно кто-то украл. Они стоили не меньше десяти тысяч долларов. Неплохой приварок. Или… кто-то страдает клептоманией. Официантку я исключил сразу, поскольку еще при приеме на работу наводил справки об этой скромной и честнейшей деревенской женщине, да она бы никогда и не решилась потерять столь выгодное место, а в часах уж точно не разбиралась. Повар в столовую не выходил, лишь мелькал в кухне. Значит, это совершил кто-то из моих «двенадцати апостолов». Включая и саму Ползункову.

Думая об этом, я подошел и подсел за последний столик к религиозному сектанту и двум похожим друг на друга мужчинам средних лет, словно они были по меньшей мере двоюродными братьями: один — казахом, другой — японцем-русистом. Признаться, меня радовало то обстоятельство, что клиника в своей клиентуре вышла за пределы Российской Федерации. А между тем казах и японец были давно знакомы друг с другом, учились когда-то в МГИМО, а теперь встретились в Загородном Доме впервые после долгой разлуки. С японцем Сатоси (чье имя даже в переводе означает «умный») мне приходилось труднее, но и интереснее всего. Дело в том, что японцы, как правило, никогда не лгут, но им никогда не приходит в голову говорить правду. Чаще всего они просто делают вид, что не понимают вас, хотя Сатоси великолепно знает русский язык.

За этом столом царило унылое молчание. Сектант вообще был всегда сдержан в речах, следуя заветам Амвросия Медиоланского, который изрек, что в многословии человек гибнет, а в безмолвии обретает истину. Сатоси молчал из деликатности. А казах Олжас не раскрывал рта потому, что от него нещадно разило рисовой водкой, которую он употребил в количестве трех бутылок вчера вечером, насколько я знал, в полном одиночестве. Теперь он, часто отдуваясь, поглощал холодный освежающий тан. Японец ел палочками отварной рис с трепангами. Представитель секты истинных грибоедов, Антон Андронович Стоячий, как и положено, вкушал маленькими порциями нечто похожее на жареные мухоморы.

— Ихгм-м! — издал, наконец, некий непонятный звук Олжас, который мог означать что угодно: и хорошее, и плохое.

— Очень точно подмечено, — с улыбкой отозвался Сатоси.

— Как сказать, — загадочно промолвил Стоячий.

— Пожалуй, я пойду, — произнес я и, замыкая круг, вернулся к столику Бижуцкого.

Мне показалось, что он так и застыл, все с той же ложкой каши в руке. Но перед ним стояла уже вторая порция манки. Заметив меня, он быстро, в один дух ее прикончил, словно опасаясь, что я могу выхватить его тарелку и съесть.

— Так вот, — продолжил он свою мысль, будто я и не уходил, — тот, кто хотел проникнуть ночью в клинику, — оборотень. Я имею в виду не только его внутреннюю сущность, но и то, что мне удалось увидеть. Его глаза горели красно-желтым светом. Потому и доберманы лаяли столь яростно.

Слушая Бижуцкого, я думал: «Кто же мог стащить часы у госпожи Ползунковой?» — впрочем, я уже почти догадывался, кто.

Полковник Алексей Топорков приехал с офицерской точностью — ровно в десять, как и было условлено, и не один, а с братом (по моей же просьбе), также бывшим военным. Они были весьма похожи: обоим за пятьдесят, подтянутые фигуры, моложавые лица, темные от загара, но со светло-васильковыми глазами. Служили у них в семье все: сейчас — дети, а прежде — отец, дед, прадед. Офицерская косточка. Был еще и самый старший брат, генерал, но он уже умер. Перед встречей я очень тщательно изучил историю их семьи. Определенную работу проделал и Левонидзе. Почему я пригласил Алексея Топоркова приехать вместе с Владимиром? На то были особые причины.

Пока основные «гости» отдыхали и были предоставлены своим любимым занятиям (правда, под ненавязчивым контролем Жанны, Жана и видеокамер), я переключил свое внимание на Топорковых. Принимал я их в правом кабинете, угощая крепким кофе. Левонидзе тоже находился здесь, но почти не принимал участия в разговоре. Он равнодушно смотрел в окно, за которым физик и актриса в спортивных костюмах играли в бадминтон. Вернее, пытались играть, махая невпопад ракетками, поскольку физик был хром, а актриса подслеповата.

— Не понимаю, зачем я-то вам понадобился? — несколько сконфуженно спросил Владимир Топорков. — Ну, Леша, ясно, он сам говорит, что все последние полгода на нервах, того и гляди «чайник» закипит, а я еще поборюсь, подергаюсь в этой Чертовой, безумной жизни, я не сдамся. И ему не дам! — Он кивнул в сторону брата, который сидел так, будто проглотил кочергу, сцепив на коленях пальцы. — После того как нас полностью обчистили и почти пустили по миру кредиторы, я стал еще злее, еще сильнее, — добавил Владимир и в порыве налетевшего возбуждения приложил столик кулаком. Чашечка с кофе подпрыгнула и расплескалась. Сейчас он выглядел очень воинственно: васильковые глаза горели, лицо разрумянилось. В нем действительно чувствовались недюжинная сила, воля и ум. Впрочем, Алексей тоже не производил впечатления опустившегося или упавшего духом человека. Старенькая рубашка и брюки хорошо выглажены, башмаки сияют, в глазах — почти та же сталь, что и у брата. Но порой в них мелькала глубокая растерянность, граничащая с непроходимым отчаянием. В моей работе необходимо прежде всего изучать глаза клиента, его взгляды, жесты, положение рук и ног. Это целая наука, которая, собственно, предшествует самому психоанализу.