Джон Бойн - Бунт на «Баунти»

– Вон там, парни, – сказал Пекоувер, и в тот же миг моих ушей коснулся самый чудесный из тех, что известны людям, звук – журчание воды. Мы пробились сквозь густые заросли и – да, конечно, увидели ручей, который впадал в озерцо, почти квадратное, маленькое, со сторонами не более чем в двенадцать футов, однако нам и того хватило. Холодная, живительная влага, мы приникли к ней, точно псы, пьющие из лужи. Моя голова окунулась в нее целиком, и как же приятно было ощутить вокруг себя несоленую воду. Напившись – не знаю, сколько на это ушло времени, – мы взглянули друг на друга и поневоле расхохотались.

– Нас назовут героями, – сказал, озираясь, хирург Ледуорд. – Тут на всех с избытком хватит.

Этих слов оказалось достаточно, чтобы мы вновь ощутили жажду и прильнули к воде; на сей раз я чувствовал, готов в этом поклясться, как она стекает по пищеводу в желудок, и гадал, удастся ли мне выпить столько, что сей многострадальный орган лопнет по швам, и все же пил и пил.

– Посмотрите туда, парни, – сказал Томас Холл, не без натуги вставая и указывая на каменную стену, которая поднималась из земли и казалась усыпанной раковинами. – Неужели это то, что я думаю?

Что он думает, мы, конечно, не знали, однако в самом скором времени мистер Холл отломил половинку раковины, – другая, прилепившаяся к камню, на нем и осталась, – и в ней поблескивало светлое устричное мясо.

– О мои звезды… – И он вздохнул от наслаждения, вздох этот походил на те, что издавал я сам, когда предавался с Кайкалой делам неудобосказуемым, – на вздохи полного удовлетворения и довольства. Мистер Холл извлек моллюска из полости раковины, сунул в рот и упоенно закрыл глаза. Через несколько секунд этим занимались уже все мы – хватались за раковины, вскрывали их, вытягивали устриц и поглощали. Глянув вокруг, я понял, что этих созданий здесь тысячи, и мне захотелось поскорее вернуться на берег и рассказать о них остальным морякам.

Мало того, возвращаясь, мы наткнулись на кустарники со множеством красных и черных ягод – с десятками тысяч, я бы сказал, – и набросились на них, точно стая голодных зверей, не обращая внимания на коловшие нам пальцы шипы. Мы ели ягоды, ели, пока не набили животы, пока языки наши не изменили цвет, а губы не распухли от кислоты, содержащейся в этих мелких плодах. И каждый сделанный нами глоток казался спасительным.

Когда мы наконец вернулись на берег, чтобы поведать о наших находках, я начал ощущать боль в желудке, а за глазами моими принялось пульсировать что-то, грозившее расколоть мне голову и выбросить кашицу мозгов на песок. Я вцепился в живот, застонал и сообразил, что слопать так много и так быстро после столь долгой голодухи было, пожалуй, поступком неразумным. Я представил, как устрицы смешиваются в моем нутре с ягодами, подошел к капитану, и он уставился на мои черно-красные губы, а до меня вдруг дошло, что мне и прямую осанку сохранять удается с трудом.

– Тернстайл, – произнес он, с удивлением глядя мне в лицо и явно пытаясь понять, почему я так изменился. Краем глаза я заметил маленький костер, который он, мастер на все руки, успел развести, набрав веток и хвороста. – Какого дьявола вы там отыскали?

Я открыл было рот для доклада, но, не успев выговорить и слова, уяснил, что нужды в нем нет: из желудка выплеснулся на разделявший меня и капитана песок весь мой обед, оказавшийся отвергнутым, точно евнух в борделе. Капитан проворно отскочил назад, а я постоял, глядя на красочную мешанину, поморгал, словно в пьяном оцепенении, и повалился навзничь, отключившись.

Хороший был денек. Лучшего мне за все наше треклятое плавание не припомнить.

Теперь следует поведать о том, что может показаться вульгарным, однако способно, уверен в этом, заинтересовать тех, кому доводилось попадать в описанное ниже положение. В течение нескольких часов этого утра меня донимал самый удивительный понос, какой я когда-либо знал. Казалось, каждая устрица и ягода, какие я съел днем раньше, восстали против временного заточения в моей пищеварительной системе и рвутся на свободу. И они явно побеждали в войне, которую вели с моим кишечником. Боль я испытывал такую, что мне и ноги-то переставлять было трудно, однако едва завершалось опорожнение, позволяющее верить, что я хотя бы на время покончил с этим нечистым делом, как живот мой снова жутко пучило и я укрывался в кустах, скрючиваясь и тужась.

Утешаться оставалось лишь тем, что в такое же положение попали в тот день и другие моряки, и это становилось очевидным для всех, когда кто-то из них срывался с места и мчал от берега к деревьям в поисках хоть малого уединения. Некоторые, в том числе мистер Фрейер, покрывались, пока продолжался недуг, сильной бледностью, другие же, похоже, почти и не страдали. Сам капитан, переживший на Отэити подобное же несчастье, ужасным образом отразившееся тогда на его нраве, оказался совершенно невосприимчивым к воздействию здешней пищи и даже взирал на происходящее не без юмора, отпустив на сей счет несколько замечаний, которые лично мне представлялись и недостойными его, и сомнительными по вкусу.

Мы уже выяснили, что находимся на острове – не таком уж и большом, но необычайно щедром на предлагаемую им поживу. Дикари, которые били бы камнем о камень, грозя поместить между ними наши головы, здесь отсутствовали – уже приятно. Сказать по правде, я думаю, что многие из нас были бы рады остаться там, на острове Реставрации (капитан дал ему такое название, потому что мы высадились в тот же день, в какой король Карл II вернулся на английский трон), однако мистер Блай и слышать об этом не желал. Он яро настаивал на нашем возвращении домой.

Так вот, день мы провели, снова набивая животы – даже те из нас, кого еда отправляла прямой дорогой в кусты, – и запасая для дальнейшего плавания столько устриц и ягод, сколько могло уместиться в корзине капитана. Мы наполнили свежей водой из ручья все фляжки и все пустые скорлупки кокосов, какие были, и ко времени отплытия собранный запас провизии представлялся нам преизрядным, хотя задним числом я понимаю, что его в обрез хватило бы на прокорм пары мужчин в течение пары дней, что уж говорить о восемнадцати и невесть какой продолжительности сроке. Нас воодушевлял сам факт, что капитанская корзина опять полна. Мы почти не думали о том, что любая наша попытка спастись и выжить уже назавтра заставит нас снова вернуться к ежедневным крохам еды и наперсткам влаги.

– Выспитесь сегодня покрепче, моряки, – сказал капитан, когда мы стали устраиваться на берегу, дабы вкусить достойный нас отдых. – Чтобы попасть на Тимор, необходимо восстановить силы до их прежнего уровня. Или хотя бы приблизиться к нему, насколько удастся.