Джон Бойн - Бунт на «Баунти»

Я прошелся по улицам Портсмута, и ноги сами привели меня туда, где начались мои приключения. К книжной лавке, у которой француз, мистер Зелес, разговаривал со мной, пока я изыскивал возможность стянуть его карманные часы. Овощные и фруктовые лотки стояли на прежних местах, хозяйничали за ними те же люди, но сегодня они не набросились на меня, дабы оторвать мне руки-ноги, но приветственно окликали, уверяя, что яблоки их и орехи – лучшие в стране, таких расчудесных мне не найти, даже проделав путь от Лендс-Энда до Джон-о-Гроутса, так не желаю ли я купить их? И то сказать, одет я был куда лучше. И пострижен коротко, опрятно. Флот наделил меня хорошими штанами и парой сорочек, отчего я выглядел ныне как добропорядочный молодой джентльмен.

– Носовой платочек, сэр?

Я обернулся на женский голос – и кого же увидел? Флосс Маккей, которой я в былые дни сам приносил чужие носовые платки, извлекая их из карманов джентльменов, Флосс за фартинг спарывала монограммы, и я продавал платки, зарабатывая на каждом по пенни.

– Хорошие платочки, сэр, – прибавила она. – Лучших не найдете.

– Ты не узнаешь меня, Флосс? – с улыбкой спросил я, и она нахмурилась, занервничала, как будто я собирался обвинить ее в некотором неприличии и кликнуть полицейского, чтобы тот ее задержал.

– Нет, сэр, – поспешила ответить она. – И если вы думаете, что платочки мои чем-то нехороши, так покупать их вовсе необязательно, и желаю вам доброго дня.

– Это же я, Флосс, Джон Джейкоб Тернстайл. Помнишь меня?

Флосс вытаращила глаза, приоткрыла рот, я испугался, что она повалится от удивления на землю.

– Быть того не может… – прошептала она.

– Еще как может, – заверил я.

Флосс со смешком протянула руку, чтобы пощупать ткань моей куртки.

– Джон Джейкоб Тернстайл, – повторила она. – А я думала, ты помер.

– Жив-живехонек.

– И в добром, как вижу, здравии. – Она широко улыбнулась. – Ты ведь в море сбежал. Так мне рассказывали. На торговом судне.

– Это было не торговое судно. Один их фрегатов короля Георга. Но ты права, я уходил в море. И только сейчас вернулся.

– Надо же, – сказала она, оглядывая меня с головы до пят. – Как ты вырос! Высокий, красивый, загорелый. Я бы тебя ни за что не узнала. Куда ж ты плавал?

– На остров, который называется Отэити. В Тихом океане.

– Никогда о нем не слышала, утеночек. Однако тебе он пошел на пользу. Ты был прав, что убрался отсюда, – таким, как ты, тут делать нечего. Если я не сильно ошибаюсь, ты теперь не шаришь по карманам.

– Ну, это давние дела, – кивнул я, уже научившийся стыдиться своего прошлого. – На будущее у меня совсем другие планы.

– Вот как? Теперь ты, стало быть, выше этого? – с некоторой горечью осведомилась она. – И чем же ты думаешь заняться? Да! Знаешь, тут такой шум поднялся, когда ты пропал. Хозяин искал тебя повсюду.

– Мистер Льюис? – встревоженно спросил я.

– Ага, тот, в чьем доме ты жил.

– Ну да, о нем я и говорю.

– Помню, как он поцапался с ярыжками – услышал, что ты сбежал и что без них дело не обошлось. И пожелал, чтобы они заплатили ему за ущерб. А они сказали: ты, дескать, никаких прав на мальчишку не имеешь, ты ж ему не отец и вообще никто, вот и иди займись своими делами. Его это не порадовало, ты уж поверь. Он несколько месяцев ни о чем другом говорить не мог. Потом, конечно, забыл – не такое уж ты и сокровище, Джон Джейкоб Тернстайл…

– Да я и не думал никогда…

– Но злился он жутко. Я бы на твоем месте постаралась с ним не встречаться.

– Так он еще жив?

– Более чем.

– Я приехал лишь для того, чтобы снова увидеть Портсмут, – сказал я. – Надолго тут не задержусь.

Флосс отпустила несколько оскорбительных замечаний на сей счет – дескать, я считаю теперь, что слишком хорош для такой дыры, как Портсмут, – но тут она была не права. Ничего подобного я не думал. Просто на уме у меня было другое. Другие планы на будущее.

После полудня я оказался в другой части города – обедал в харчевне, оплатив это удовольствие из собственного кармана, и наблюдал за пареньком лет девяти-десяти, который маялся на другой стороне улицы у галантерейной лавки, милый такой мальчишка, светлые волосы, голубые глаза, худоватый немного. Я вмиг понял, чем он там занимается, на лице его застыло выражение человека, ждущего возможности сделать удачный ход.

В лавке находились джентльмен и леди, она примеряла шляпки, и я даже с моего места в харчевне видел бумажник, который торчал из кармана джентльмена. Я бы этот бумажник упер в два счета, никто бы и не заметил, но паренек большим проворством не отличался. Наблюдая за ним, я понял, что его враз схватили бы за руку и отдали полицейским. Я уж собрался встать, подойти к нему, предостеречь от ужасной ошибки, но не успел – меня опередил другой человек.

Он подошел к мальчику с моей стороны улицы – по-видимому, стоял слева от окна, у которого я сидел, потому я его и не видел, – подошел и схватил мальчика за запястье, оттащил в темный угол под навесом и стал выговаривать ему – не за то, что он маленький вор, а скорее за неумелое исполнение им своей роли.

Наблюдая эту сцену, я почувствовал, как все только что мною съеденное просится наружу. Мне очень хотелось отвернуться и удрать, однако ноги не понесли бы меня, я оцепенел.

И наверное, взгляд мой был слишком пристален, потому что мужчина перестал корить мальчугана, замялся, словно почувствовав, что за ним наблюдают.

А потом повернулся ко мне, сощурился и наши взгляды встретились.

Впервые за два с половиной года я смотрел в глаза мистера Льюиса. А он смотрел в мои.

Времена изменились. Если бы мы встретились через несколько месяцев после моего исчезновения, возможно, он просто подошел бы ко мне, грубо схватил за руку, отволок в темный переулок и избивал бы, пока из моих ушей не хлынула кровь. А может, и убил бы. Или запер на верхнем этаже своего заведения и заставил работать днями напролет, пока я не верну ему то, что задолжал. Трудно сказать. Я знаю только, что оба мы сильно изменились, – вернее, изменился я: вырос, обрел уверенность в себе, и потому ничто из перечисленного он делать не стал. Просто пошептал что-то мальчику на ухо, не сводя с меня глаз, и отослал его, а после с самым беззаботным видом, с полуулыбкой на физиономии прислонился к стене и стал ждать, когда я покончу с обедом и выйду.

Внешне он остался таким, каким сохранила его моя память, уж я-то узнал бы его мгновенно, разве что виски стали чуть седее, чем в 1787-м, да круги под глазами сделались заметнее. Ну а во всем прочем он был прежним – грубым скотом, не стесняющимся почесывать у себя в паху посреди улицы, по которой ходили леди.

Я посмотрел на остатки своей трапезы и понял, что доедать не стану. Аппетит пропал. Посидел, не понимая, что делать дальше, – впрочем, выбор у меня был невелик. Выйти из харчевни я мог лишь на улицу, бежать мне было некуда. Придется встретиться с ним лицом к лицу.