Джон Бойн - Бунт на «Баунти»

– Увози его отсюда! – заорала толпа, и кое-кто осмелился даже швыряться в меня гнилыми овощами, скоты.

Лошадь ударила о мостовую копытами, и мы тронулись в наш развеселый путь, а я принялся гадать, какой судьбы мне следует ждать после встречи с мировым судьей, слишком хорошо знавшим меня по нашим прежним свиданиям, чтобы проявить хоть какое-то снисхождение.

Последним, кого я увидел, сворачивая за угол, был французский джентльмен, который стоял, задумчиво поглаживая подбородок, словно бы размышляя, как ему лучше поступить – теперь, когда я оказался в руках правосудия. Желая узнать время, он поднял к глазам часы… И что тут, по-вашему, произошло? Часы выскользнули из его пальцев и упали на землю. Я увидел, как от удара разлетелось стекло, и горестно всплеснул руками, и обернулся, чтобы посмотреть, нельзя ли мне устроиться на время путешествия хотя бы с малым удобством, однако в таких каретках удобств не бывает.

Их не для ублажения нашего констролят.

Господи иисусе и мать пресвятая Богородица.

Ярыжки, как будто жизнь и без них недостаточно тяжела, умышленно направляли лошадь к каждой колдобине, какую встречали по пути к суду, и едва мы покатили по Портсмуту, как карета принялась взлетать и опадать, точно ночная рубашка новобрачной. Им-то что, под их задами лежала мягкая подушка, а чем располагал я? Ничем, кроме жесткой железной скамейки для тех, кто попадал сюда против собственной воли. (А если человека зазря обвинили? – думал я. Почему он должен терпеть такие мучения?) Я затиснулся в угол кареты, постарался покрепче ухватиться за решетку, потому как иначе я во всю следующую неделю и присесть-то не смог бы, но все было без толку. Это они нарочно меня изводили, клянусь, нарочно, паскудники. Ну что же, доехали мы до центра Портсмута, и я подумал уж, что это испытание подходит к концу, но пропади я пропадом, если карета не миновала закрытые двери Дворца правосудия и не затрюхала по ухабистой улице дальше.

– Эй, – крикнул я и заколотил, как нанятой, по потолку кареты. – Эй вы, наверху!

– Угомонись, не то взбучку получишь, – крикнул второй ярыжка, тот, что держал в руках вожжи, а не тот, который оторвал меня этим утром от честных упражнений в достойном воровстве.

– Так куда вы собрались-то? – закричал я в ответ. – Мы же мимо суда проехали.

– А ты хорошо с ним знаком, верно? – И он хохотнул. – Я мог бы и докумекать, что ты в этом доме не один вечерок скоротал.

– Так сегодня я его не увижу? – спросил я, и мне совсем не стыдно признаться: поняв, что мы покидаем город, я малость занервничал. Слыхивал я истории об увезенных ярыжками мальчиках, которых потом никто больше не видел; с ними чего только не случалось. Даже говорить об этом не хочется. Но я-то не такой уж и испорченный, думалось мне. И ничего, чтобы заслужить подобную судьбу, не сотворил. К этому следует добавить, что мистер Льюис уже ожидал моего скорого возвращения с утренней добычей, и если я не появлюсь, мне придется дорого за это заплатить.

– Портсмутский судья убыл на неделю, – ответил ярыжка, на сей раз достаточно добродушно, и я подумал, что, может, они просто вывезут меня из города, окунут головой в какую-нибудь канаву и попросят, чтобы я практиковался в моем ремесле подальше от их участка, – предложение, против которого у меня принципиальных возражений не было. – В Лондон, если ты можешь в это поверить. Получать награду от короля. За служение закону нашей страны.

– Безумный Джек? – спросил я, поскольку знаком был из судейских только с этим старым негодяем, встречал его пару раз по всяким делам. – С чего это королю такое в голову взбрело? Неужто в стране и наградить больше некого?

– Попридержи язык, – рявкнул ярыжка. – А то схлопочешь еще одно обвинение.

Я решил, что лучше и вправду помолчать, и все-таки присел. Судя по выбранной нами дороге, направлялись мы в Спитхед; когда меня арестовали в предпоследний раз (опять же по обвинению в воровстве, как ни стыдно мне в этом признаться), то в аккурат туда на предмет наказания и свезли. Я там предстал перед злющим существом, которое звалось мистером Хендерсоном, – с бородавкой в самой середке лба и полной гнилых зубов пастью, – он отпустил несколько замечаний о нраве мальчиков моих лет, как будто я был избранным представителем всей их низкопробной оравы. А затем приговорил за все мои горести к розгам – задницу у меня еще неделю жгло, как после знакомства с целым полем крапивы, и я молился, чтобы больше нам с ним свидеться не довелось. Теперь же, глядя в окошко кареты, я проникался все большей уверенностью, что именно в Спитхед мы и едем, а проникшись окончательно, перепугался и порадовался тому, что позволил себе удовольствие побарабанить задом по мостовой и что меня бросили в эту карету, потому как теперь у моей задницы имелись куда большие средних шансы онеметь к приезду в суд настолько, что, когда с нее спустят штаны и высекут, она ничего не почувствует.

– Эй, – крикнул я, перейдя на другую сторону кареты, чтобы обратиться к первому ярыжке, поскольку при аресте у нас с ним установилось своего рода взаимопонимание. – Мы ведь не в Спитхед направляемся? Скажи мне, что это не так.

– Как же я скажу, что это не так, коли мы туда и едем? – ответил он и загоготал, точно шутку хорошую отмочил.

– Не может быть! – сказал я, на этот раз тише, поскольку представил себе, что меня там ожидает, тем не менее он меня услышал.

– Еще как может, мой юный шалунишка, и там с тобой обойдутся, как и положено обходиться с юными ворами вроде тебя. Известно ли тебе, что в мире есть страны, где людям, которые без разрешения берут чужое, перерубают руку в запястье? Как по-твоему, заслуживаешь ты такой кары?

– Но ведь у нас так не делают, – вызывающе воскликнул я. – Только не у нас! Запугать меня хочешь, да? Здесь такого не случается. Мы – цивилизованная страна и относимся к нашим честным, почтенным ворам с уважением.

– А где ж тогда?

– За границей, – ответил я, усаживаясь в карете и решая не вести больше разговоров ни с одним из них, невежественных болванов.

После этого сказано было совсем немногое, но до конца пути я слышал, как двое полудурков квохчут, будто старые курицы, на козлах кареты, и слышал, уверен в этом, как из одной пары грязных лап в другую переходит посудина с пивом, чем и могло объясняться то обстоятельство, что на половине пути к Спитхеду карета замедлила ход и один из ярыжек – возчик – остановил ее и сошел с козел, чтобы опорожнить на обочине пузырь. Стыда он не ведал, ибо, облегчившись наполовину, надумал направить струю на меня, сквозь прутья решетки, отчего первый ярыжка едва не сверзился с кареты, зашедшись в истерическом хохоте. А жаль, что не сверзился да и череп заодно не раскорячил, приятная вышла бы картина.