Борис Силаев - Обязан жить. Волчья яма

Глоба в молчании разрезал ножом веревку, выпутал из нее; тело своего начальника и осторожно положил на дно телеги! Из судорожно сжатых пальцев вынул втиснутый в кулак клочок бумаги. На нем корявым почерком были выведены слова: «З комуністами розмовляю тільки так!! Батько Корінь».

Вторым убитым оказался Сидоренко — пожилой человек, обросший седыми волосами. Из его рта, раскрытого в безмолвном крике, торчала смятая бумага. Глоба взял ее в руки и разгладил на ладони. Теми же неуклюжими буквами было написано: «Зрадникам i відступникам — перший ніж».

Глоба привязал повод своей лошади к задку телеги, поднял вожжи и вывел кобылу на дорогу. Сам зашагал по обочине, цепляясь шпорами за жесткую траву. Колеса попадали в рытвины, с бряканьем переезжали толстенные корни, торчащие из почвы. При каждом таком ударе головы убитых стучали о доски.

Глоба только сильнее стискивал челюсти, словно завороженный глядя на мерно двигающийся, обросший линялыми волосами, костлявый круп лошади, на котором темнел запекшийся в крови след чьей-то пятерни — печать убийцы.

Похоронили Соколова посреди булыжной площади, напротив каменного здания собора — могильный холм, весь заставленный венками, огородили дощатым палисадником. Играл оркестр кожевенного завода, на котором когда-то работал Николай Прокопьевич.

У жены убитого, всегда тихой, мало чем раньше приметной женщины, от горя отказали ноги. В бессилии она провисла между Глобой и Рагозой, державшими ее под локти, и страшным, немым взором следила за движением красного гроба над головами сотен людей.

После похорон все собрались в кабинете Соколова — за столом грузно опустился на табурет начальник губмилиции Рагоза. Все так же был он одет в потертую кожаную куртку, в распахнутых полах которой виднелась простая, много раз стиранная гимнастерка с выцветшими красными клапанами на груди. За последнее время Рагоза как-то быстро поседел.

Лазебник сидел у окна, на его полном лице светился нервный румянец.

— Какого человека не уберегли! — не выдержав, сказал он и в отчаянии даже ударил кулаком по колену. — Ну-у, Глоба…

— Я вот клянусь… Припомните мое слово, — медленно проговорил Тихон. — Клянусь… Этого Корня своими руками…

— А все наша мягкотелость! — продолжал Лазебник. — Взять бы в каждом селе заложников из куркульских семей. И если в двадцать четыре часа не выдадут бандитов… Беспощадно! Согласно законам военного коммунизма!

— Подобного не произойдет, — жестко сказал Рагоза и так посмотрел на Лазебника, что Глоба понял — это не первый их спор.

Не шелохнувшись, только опустив веки, медленно чеканя каждое слово, Рагоза проговорил:

— «В народной массе мы все же капля в море, и мы можем управлять только тогда, когда правильно выражаем то, что народ сознает. Без этого коммунистическая партия не будет вести пролетариата, а пролетариат не будет вести за собой масс, и вся машина развалится». Так сказал Ленин.

— Но если нас капля! Малая горсть! — усмехнулся Лазебник. — То и удержать эту стихию мы сможем лишь с помощью стальной хватки!

— Ты слаб в политэкономии, — впервые чуть усмехнулся Рагоза. — Огромное большинство крестьянства нашей страны ведет индивидуальное хозяйство… И теперь мы признаем первоочередной задачей практическую помощь деревне: расширение засевов, увеличение запашки, всяческое уменьшение нужды крестьянства.

— А он тебе на это нож из-за спины, — желчно сказал Лазебник и отвернулся к окну. — Ты думаешь, что я против того, чтобы наши люди хорошо пили-ели? Я вот чего боюсь — вырвется из-под власти страшная стихия крестьянства, утопит нас в анархии мелкочастнического предпринимательства. И конец надеждам на мировую революцию!

— Громко сказано, — молвил Рагоза, бросив на Лазебника взгляд из-под бровей. — До этого нас убьет голод, разруха в промышленности, холод… И чтобы такого не произошло, партия пошла на нэп. А это в первую очередь…

— Частичная реставрация прошлого! — гневно ответил Лазебник.

— Врешь! — отрезал Рагоза. — Время доказало крестьянству, что мы умеем ему помочь. И это видят, понимают враги.

Лазебник нахмурился, с обидой сказал, пряча тоскливый вздох:

— Нашли место… Часа не прошло, как похоронили товарища. Что будем делать с Глобой?

Они оба посмотрели в сторону одиноко сидящего на табуретке парня, и Рагоза в нерешительности потер ладонью колючий подбородок.

— Я его снял бы с начальника уголовного розыска, — деловито проговорил Лазебник, — но теперь свободны сразу две вакансии.

— Давай поставим его на место Соколова, — предложил Рагоза и, встретив удивленный взгляд своего зама, пояснил: — Живет здесь давно. Знает местные условия. Люди его уважают.

— Как хотите, — нехотя протянул Лазебник и впервые улыбнулся, холодно щуря глаза. — Вот ты, Глоба, и пошел на повышение. Поздравляю. Знай службу.

Он поглядел во двор. Там, на крыльце, одиноко стояла Маня, не замечая, что за ней наблюдают. С беспокойством всматривалась она в закрытое окно милиции, кутаясь в накинутый на узкие плечи вязаный платок. Лазебник качнул головой:

— Красивую девушку ты увел от нас… Ведь смог же? А какие хлопцы вокруг нее увивались, — он по-стариковски вяло оперся грудью о подоконник, лбом почти прижимаясь к стеклу и пробормотал: — Молодость… Дай бог ей счастья в этой захолустной дыре.

Нетерпеливо, то и дело прокашливаясь, попыхивая синим дымом нечистого бензина, стучал мотор «форда», а Рагоза и Глоба все сидели на лавке под забором, не замечая оскорбленно вытянутой спины Лазебника — он замер на кожаном сидении, величественно положив локоть на край полированной дверцы.

Из каменного собора, под звон жестяного перестука колоколов, потянулись люди, больше старики и старухи. Они сходили с паперти и шли через булыжную площадь. У дощатой, еще не окрашенной ограды свежей могилы останавливались и, крестясь, склоняли головы. По главной улице, мимо лавчонок и побеленных фасадов двухэтажных домов, ломовые лошади тянули платформы с дровами. Узкие тротуары с провалами от дождевых промоин окаймляли неровно просевшие старые дороги. Из-за прутьев ржавых заборов торчали голые ветки опавших садов. На обочинах, привязанные веревками к кольям, паслись козы. Мальчишки жгли костры из сухих листьев — они тлели, обволакивая городок печальным запахом уходящего лета.

— Положение сейчас сложное, — Рагоза крутил в пальцах жесткую травинку, прижмуривая глаза, вел ее щекочущим кончиком по лбу, словно играл сам с собой, ловил былинку зубами и пропускал сквозь губы, чувствуя во рту горьковатый вкус раздавленной зелени. — Мы тебе поможем… Но ты знай, что банда Корня не из чужаков. Все они живут в селах твоего уезда. А потому главное — знать людей. У тебя должен быть здесь высокий авторитет. Жаль, что остался без Николая Прокопьевича.