Владимир Охременко - На краю сознания

– Прекрасная картина, Энн! – Аллен смотрел на полотно искренне восхищенным взглядом. – Я рад, что она украсит мою коллекцию!

– Спасибо, господин Аллен, – ответила Энн, не отрываясь от работы, но Даниэль уже повернулся ко мне.

– Итак, вы уже потратили некоторое время на осмотр моей субреальности, и теперь я могу рассказать вам и о предмете моих исследований. – Аллен сделал небольшую паузу. – Я изучаю такой непростой предмет, как человеческие эмоции.

– Эмоции? – переспросил я.

– Именно. Нигде они не проявляются так ярко, как здесь, в мире, где можно испытать всё без риска для жизни.

– Да, я уже заметил, что удар о воду со сверхзвуковой скоростью меня не убил, да и пробыть полчаса под водой и не захлебнуться мне тоже удалось. Как я понимаю, реалы бессмертны в нейронете?

– Я не знаю законы нейронета настолько хорошо, – Даниэль развел руками, – Но всё указывает на то, что субреальность не может причинить вред своему создателю. Инстинкт самосохранения корректирует ее, даже если мы сознательно создаем опасности.

– Инстинкт самосохранения? То есть, субреальность не является результатом одного лишь сознательного творчества?

– Именно так! – Даниэль поднял палец вверх. – Субреальность создается в равной степени как сознанием, так и подсознанием, и этим особенно интересна. Вы не могли погибнуть, утонув в море, но вы ведь не знали об этом? И ваши инстинкты подталкивали вас сопротивляться, барахтаться в воде, пытаться выплыть, верно? И ваши эмоции при этом – страх, чувство опасности и неизбежной гибели – они были вполне реальны!

Я даже вздрогнул, когда вспомнил об этом.

– Да, все верно. Когда вода хлынула в легкие, я подумал, что мне конец. Вся жизнь пронеслась перед глазами. Но я быстро успокоился, когда понял, что могу дышать под водой, и страх перед смертью вскоре сменился тревогой о том, что всё отведенное мне время я проведу на дне морском.

– А потом вы увидели мой аппарат, и тревога сменилась удивлением и радостью. Ведь я, можно сказать, вас спас. Верно? – мне показалось, или он подмигнул мне?

Я кивнул. Именно так всё и было. Как будто Даниэль следил за мной с момента падения в воду. Словно прочитав мои мысли, он продолжил:

– Коснувшись воды, вы попали в мою субреальность. Я немедленно узнал о вашем появлении, и наблюдал всё, что происходило с вами. Эмоции реалов куда интереснее эмоций придумков, и потому я подробно записывал всё, что с вами происходило. Когда вы начали терять надежду, пришло время вас вытаскивать и приветствовать у меня на борту!

– Теперь мне многое стало ясно. Вот только не понял про «эмоции придумков»… Разве они могут испытывать эмоции?

– Конечно! – Даниэль широко улыбнулся. – Как я уже говорил, все придумки живут своей самостоятельной жизнью после того, как воображение реала создало их. И они имеют собственные мысли, желания, эмоции… Всё как у людей!

Я не заметил, как мы покинули галерею и оказались в отсеке для пассажиров. Даниэль остановился у входа в одну из кают.

– Я с радостью продолжу знакомить вас с особенностями субреальностей завтра, но сейчас я вижу, что вам пора поспать. Сознание нуждается здесь в отдыхе куда больше, чем в объективной реальности. В каюте вы найдете все необходимое, что бы ни пришло вам в голову. Если вы пожелаете, Энн я поселю отдельно.

– Нет, спасибо. Я как-то уже успел привыкнуть к ней.

– Как вам угодно!

Попрощавшись с Даниэлем, я вошел в каюту и остался с роботом наедине.

– Господин Ник, могу я задать вам вопрос? – спросила Энн, когда дверь каюты закрылась за нами.

– Конечно. Что ты хочешь узнать?

– Я не поняла предмета исследований господина Аллена. Он сказал, что исследует эмоции. В моей памяти слишком мало информации по этому явлению. Что оно значит?

Слова Энн удивили меня. Разве робот-художник, который создает столь яркие, реалистичные и одновременно фантастические картины, не имеет эмоционального модуля? Я задал этот вопрос роботу. Энн думала шесть секунд, после чего ответила:

– Я не знаю, что такое «эмоциональный модуль», такой подсистемы нет в моей комплектации. Также я не вижу сложности в том, чтобы создавать эстетически приятные для человека картины. Насколько я понимаю, в основе творчества человека лежат эти самые «эмоции», о которых вы говорили. В основе же моего творчества лежит математика. Описать математически эстетику человека не так сложно, как вы считаете. Мои картины – результат математического расчета, который дает на выходе именно те формы и образы, которые человек воспринимает, как эстетически привлекательные.

– То есть ты хочешь сказать, что все человеческое представление о прекрасном можно описать сухим языком математики?

– Я не могу понять использование прилагательного «сухой» применительно к слову «язык» в том значении, в котором я его употребила. Если вы не поняли мою фразу, приношу вам извинения. Я имела в виду язык, как средство коммуникации между разумными существами, а не язык, как орган во рту живых существ. Язык, как орган, может быть сухим или мокрым. Язык, как средство общения – нет.

– Я имел в виду «сухой» в переносном смысле.

– Я не понимаю.

– Боюсь, тогда ты не сможешь понять и то, что такое «эмоции». Я спать, Энн.

– Доброй ночи, господин Ник.

– Доброй ночи.

– Это твой баллончик?

– Нет, но…

– Почему же тогда он должен его отдать?

– А тебе-то какое дело, дядя?

Две секунды мне понадобилось на то, чтобы понять, что у подростка, который стоял сзади меня был нож. Слишком медленно! Внезапный удар. Резкая боль в позвоночнике. Я не чувствую ног, и они подкашиваются подо мной. Из последних сил я зову на помощь…

– Вы в порядке, господин Ник?

Теплая постель и холодный пот. Тусклый свет, который не режет глаза, загорелся сразу же, как только я их открыл. Я сидел на кровати в своей каюте и смотрел на Энн, которая не умела выражать беспокойство, ведь эмоционального модуля у нее не было.

– Да… Да, я в порядке. Кажется, я в порядке.

– Вы кричали. Звали на помощь. Я не могла понять, какого рода помощь вам необходима.

– Это был всего лишь кошмар, Энн. Обычный ночной кошмар. Ты когда-нибудь видела сны?

– Нет, господин Ник. Я не нуждаюсь во сне.

– Конечно, как я мог забыть… – сознание возвращалось к реальности, а точнее, к субреальности Даниэля Аллена. Я соображал все лучше, а желание спать улетучилось. Часы показывали три часа ночи.

– Я выйду. Прогуляюсь немного. Тебе не обязательно меня сопровождать, – сказал я Энн. Я протянул руку к своей одежде на вешалке и вдруг осознал, что одежды на вешалке уже нет, а я одет. Не помню, чтобы я одевался. Опять эти шутки нейронета.