Андрей Писателев - В городе из нарисованных слов…

Он сделал небольшой глоточек еще слишком горячего кофе и выложил на стол из внутреннего кармана нотную тетрадь и карандаш. У него было одно правило: не браться за карандаш до тех пор, пока мысль не заблудиться в своем ходе, иначе он считал, что можно спугнуть ее зарождение. И вот он сидел за своим столом и наблюдал за тем, что происходит вокруг него. Чтобы себя не выдать он взялся двумя пальцами за ушко чашечки того самого припоздалого кофе, который еще не остыл.

В его взор попало сразу же множество людей, суетившихся в поисках сухого убежища. Они создавали такой ритм, что голова шла кругом, и нельзя было сосредоточиться на чем-то одном. Он искал, глазами и только лишь, искал тот момент, который породит в нем что-то особенное, искал ту частицу повседневности, которая не попадает под взгляд обычных людей. Капли падали с неровных крыш беспорядочно, без всякого рода ритмичности – нет, не то. Гражданин в деловом костюме, с поднятым над головой таким же деловым портфелем – нет, не он. Смотрящая в окно на мокрых людей прищуриным взглядом сухая и спокойная кошка – она всегда там сидит, даже, когда окно открыто и нет дождя. Он начал водить пальцами по боковой части блюдечка: вперед – назад…, вперед – назад. Плавные движения породили в нем желание делать так все время. Музыкант заметил машину, стоящую левее от входа в магазин женской обуви, точнее говоря не машину, а под машиной. Там лежала желтая и немного дворовая собаченка, спала долгое время, а на ее левое ухо падали капли, стекающие с выхлопной трубы. В них было что-то повторяющееся – «трынь…»…., через секунду еще раз также – «трынь…», и сразу же после этого с бампера упала еще одна собаке на хвост, только грустнее – «трын…», и так же через секунду еще раз – «трын…». Стоп! Точно ли? И опять только – «трынь…», и опять «трынь…», а потом снова с бампера в более низкий тон – «трын…»…, «трын…». Он схватил карандаш и где-то посередине нотных линий, не сначала, записал только что увиденное.

Вдруг собака подняла голову, как бы пробудилась, но не совсем понимая, в чем дело, просто смотрела по сторонам и моргала. Он, было, подумал, что спугнул ее резкостью своих движений, но на самом деле ее разбудила подъезжающая машина, которая остановилась прямо перед ней. Из машины вышел лысоватый мужчина с недовольным лицом и закрытым зонтом в руках. Он недовольно хлопнул тяжелой дверью и, не раскрывая зонта, пошел медленно в сторону магазина женской обуви. Его ботинки шмякали по дороге, выражая уныние и вялость одинаково ровными шлепками, разбрызгивая одинаковое количество капель по сторонам. Зайдя в магазин, его ритм оборвался, музыкант даже не успел опомниться. Он только хотел что-то записать в своих нотах, как тот же мужчина вышел оттуда, придержав двери молодой и важной особе на высокой шпильке. Зонт мгновенно вспорхнул над ее головой, отбивая все капли, которые ее атаковали. Она шла быстро, стараясь наступать на асфальт сильнее, так как из-за дождя звон ее новых туфель мог быть не слышен. Мужчина едва успевал за ней, расплываясь в улыбке, он открыл дверь своей машины, дождался пока вся ее часть туда поместиться и только тогда закрыл зонт и сел сам. Машина отъехала, оставив после себя клуб темного дыма. Пес отреагировал на него чихом, облизал нос и дальше принялся спать.

Если бы тот молодой человек не производил бы шума хлюпающих ботинок, то, наверное, музыкант бы его и не заметил. Никто бы не заметил его, не только музыкант. Просто серая туча человека двигалась под дождем с другой стороны, создавая, своего рода, просто фон, просто звук одной не меняющейся ноты. Его руки в карманах, его опущенная вниз голова, его печальный взгляд – все говорило о том, что он бы с удовольствием растворился бы в воздухе, чтобы избежать встречи с существованием…. Музыкант пристукивал в такт каждому его шагу и заметил, что он идет, довольно, ровно в одном ритме. Наверное, он о чем-то очень сильно думает, так как в таких состояниях человек не подвластен шагу и ноги делают одинаковые промежутки и толчки, что создает ровный шаг. Эта ровность показалась ему специфической для особого участка, к примеру, перед кульминацией. Но только он начал об этом думать, как молодой человек скрылся из виду.

Этот человек напомнил музыканту одного странного парня, про которого он много раз слышал, но так, ни разу и не видел. Странность, по мнению музыканта, вещь очень интересная и необычная. Но на полпути этой мысли он оборвался….

Взгляд музыканта перехватил шум парочки, доносящийся с другой стороны. Он повернулся туда и увидел насквозь мокрого парня, который снял свой такой же мокрый пиджак и по воспитанности накинул на рядом идущую девушку, стараясь хоть как-то ее согреть, приглаживая параллельно ей размокшие на лбу волосы. Идти домой под дождем для них было бессмысленно, если только они не собирались промокнуть до ниточки, а они не собирались. С трудом обходя и перепрыгивая все потоки и ручьи, парень взял девушку на руки и перенес через большую лужу, которую никак нельзя было обойти или перепрыгнуть. Он внес и поставил ее мокрую под небольшой навес какого-то магазина с другой стороны улицы, который уже не было видно музыканту.

Он подумал, что это может быть начало хорошей истории с различными тональными переходами и изменениями. Он взял свой карандаш в руки, прокрутил его разок-другой, поставил в начало нового поля и провел тоненькую вертикальную линию, обозначив начало….

Перед кафе, начав свой путь недалеко от администрации, проезжала черная машина с одним единственным пассажиром сзади. В этом не было ничего необычного, но музыкант на секунду забыл про свою нотную тетрадь, увидев глаза пассажира. А точнее говоря, не увидев их. Мужчина с небольшой лысиной смотрел в окно, но с закрытыми глазами. Нельзя было сказать, что он спит или дремлет, но по его осветлившемуся от мысли лицу было видно, что он представлял себе что-то необычайное, неподвластное представлению любому человеку. Музыкант мог видеть его лицо всего лишь несколько секунд, но даже за это столь короткое время ему почему-то показалось, что у этого человека должны быть необычайные глаза, добрые глаза….

Эта противоречивость человека в дорогой машине, едущего со стороны администрации и его неподходящее к этому образу лицо, вызвали в его еле уловимой мелодии такое же противоречие, которое заставило его остановиться и поднять голову от нотной тетради.

Он совершенно не заметил, как кафе наполнилось людьми. Хоть это и было не популярное место, дождь стер это понятие на какое-то время. Музыканта ничего не отвлекало, никакой шум. Он пытался выполнить свое обещание данное самому же себе. Напряженно его карандаш давил на начало поля, но так ничего и не производил. Увиденные образы крутились и перекручивались, как мясорубкой, в идею, спор с самим собой давил на голову и мешал мыслить чисто. Он стал немного раздраженнее, карандаш крутился в руках быстрее.