Василий Лягоскин - Белое проклятие караханы

Прием, который применил Свет в этом бою, учитель называл Мельницей богов. Еще он уверял, что никому в подлунном мире он не подвластен. По крайней мере из ныне живущих. Противник, завороженный сплошным мельканием клинка (или клинков), не успевал отклониться, когда из этой стены, где стремительный плавный рисунок не ломался, вдруг вылетало острое лезвие, чтобы тут же вернуться на свое место, оставив на земле очередного пораженного врага. Свет отрабатывал этот прием с одним учителем, но и против пяти врагов он оказался очень даже эффективным.

Бандиты были опытными рубаками, однако почти мгновенно четверо из них лежали бездыханными на земле, готовыми рассказать об искусном мечнике своему богу, а пятый – самый малодушный – бросился бежать изо всех сил от страшного соперника, не выпуская, впрочем, из руки саблю.

До ближайшего дома он добежать не успел, потому что через невысокий плетень метнулась громадная серая тень. Острые зубы Волка сомкнулись на запястье труса; сабля со звоном упала на подвернувшийся камень, а сам он, сделав по инерции несколько шагов вместе с неподъемной ношей на руке, повалился на землю, закрыв лицо от грозного пса.

Свет подошел к последнему врагу и, посмотрев презрительно в его глаза, произнес въевшуюся в мозг фразу на чужом языке:

– Умри во имя Повелителя Узоха!.

Тело врага обмякло, и молодой охотник остался один, не считая верного пса.

Он старался не думать о том, что сегодня впервые в жизни убил человека, даже многих – пусть врагов. Только теперь он понял, как прав был учитель, когда говорил, что зла в мире куда больше, чем добра. А ноги сам несли парня туда, где он надеялся найти хоть одного живого сородича. В то же время он с отчаянием понимал, что одноглазый сказал правду…

Свет нашел сородичей в Большом доме. Дом стоял у самой реки и служил местом, где при необходимости могла собраться вся деревня. Здесь отмечали все праздники, которых, впрочем, было не так много. А уж у самого Света…

Большой дом не отапливался, не имел за ненадобностью подпола; больше того – из за весенних половодий был поднят над землей на толстенных столбах из мореного дуба, не знавшего гнили. Родичи лежали здесь все, уложенные рядами на полу и широких лавках. Именно уложенные, а не брошенные.

– Я не воюю с женщинами и людьми, – горько вспомнил охотник слова чернобородого.

Свет медленно обошел комнату вдоль ряда сородичей; прошел во вторую – меньшую. Здесь, в комнате Совета, стояло большое деревянное кресло, помнящее, как говорили, самого Ясеня. Теперь же в нем обычно сидел глава рода, обездвиженный уже несколько лет Радогор. Свету он приходился родным дядей, старшим братом отца. А еще – приемным родителем.

Радогор и сейчас сидел в кресле, пригвожденный к высокой спинке четырьмя болтами. Пятый – с погнутым жалом – лежал у него на коленях. На груди главы тускло мерцал талисман рода – большой медальон неизвестного металла с изображением солнца на лицевой стороне. Что было изображено на другой стороне, не знал никто; кроме самого Радогора, естественно. Это всегда интересовало парня, особенно с недавних пор – когда при виде его Радогор стал непроизвольно подносить руку к шее, на которой всегда висел талисман.

Сородичи называли его талисманом Ясеня и верили, что медальон обладает магической силой.

Внезапно Свет понял, точнее ощутил, что Радогора еще не коснулась тень смерти! Что четыре удара, каждый из которых был смертельным, не довели дело до конца. Радогор открыл вдруг глаза; по губам его скользнула тень улыбки.

– Дядя! – Свет бросился к нему, опускаясь на колени и оказываясь вровень с сидевшим стариком.

Не закрывая глаз – словно боясь, что не сумеет снова их открыть, Радогор очень тихо, почти беззвучно; но очень отчетливо – выделяя каждое слово – заговорил:

– Дождался… Талисман… Возьми…

Радогор замолчал, видимо собираясь с силами. Он словно понял колебания племянника, потому что заговорил уже без пауз – горячо и на удивление громко:

– Возьми талисман у живого. В нем сила Рода…

Свет, повинуясь горящему взгляду старика, осторожно снял с главы талисман, и уже без колебаний одел его себе на шею. Радогор проводил взглядом святыню. Казалось, он завершил главное дело своей жизни, дождавшись родича.

Охотник невольно прикоснулся снова к талисману. Он не знал, что его готов был сорвать с шеи старца одноглазый бандит, пустивший пятый болт в грудь Радогора. Грабителя остановил чернобородый, строго бросив:

– Повелитель велел убить всех. И только!..

Из тела Радогора медленно истекали последние капли жизни. Через силу улыбнувшись Свету, он стал медленно закрывать глаза. Затем черты его лица ожесточились и он бросил в лицо сородичу последнее слово:

– Отомсти!

И умер.

Потрясенный Свет коснулся лбом колен дяди и медленно поднялся. Он тихо произнес:

– Я отомщу, – и подняв лицо к высокому потолку, закричал, – я найду тебя, где бы ты не скрывался! Ты слышишь, Узох? Найду, и отомщу!

Далеко-далеко, в мертвой пустыне, за полмира от речки Русинки – от мертвой деревни и от Света – в своем мрачном замке священнодействовал Повелитель Узох. Подняв бронзовый нож, он готовился принести в жертву своему богу, в которого сам втайне не верил, чернокожего младенца. Невинный ребенок заворожено следил за бликами факелов на сверкающем лезвии ножа.

Рука Повелителя и мага начала опускаться, когда глухой грохот грома пришел с той стороны, куда больше года назад Узох отправил Чернобородого с полусотней лучших воинов. Затем ощутимый удар потряс черный монолит замка. Казалось, громадное здание готово сдвинуться с места, грозя похоронить Узоха вместе с тысячей преданных адептов жестокого бога.

Рука Повелителя невольно вздрогнула.

По рядам послушников, прежде безмолвным и недвижным, пробежала дрожь. И это было самым страшным – если хоть один сейчас усомнится в силе бога или его благосклонности к Узоху… Если хоть один поднимется с колен…

Повелитель, смутившийся на мгновение, вдруг понял, что вера в великого бога и в него самого висит на волоске. Окрепшим голосом он закричал, перебивая в пространстве огромного зала и в умах адептов отзвуки грома:

– Великому богу угодна жертва.

В жуткой тишине бронзовый нож опустился вниз…

Между тем Свет, снова выйдя в большую комнату, медленно пошел вдоль скорбных рядов. Он прощался с ними, всматриваясь в каждое лицо, вспоминая с малых лет свою жизнь, бесчисленным множеством незримых нитей связанную с людьми, которые теперь лежали вокруг него.

Вот лежит жена Радогора – тетя Любаша, заменившая ему мать.

Мать, Светлена – тоненькая, ясноглазая как будущий сын – недолго прожила в замужестве. Почувствовав вскоре после свадьбы в себе маленький росточек новой жизни, она в радости не сразу заметила, как быстро начали таять ее силы. Чем больше рос под сарафаном живот Светлены, тем чаще она присаживалась передохнуть, стараясь незаметнее погладить, потереть под левой грудью.