Оксана Демченко - Вышивальщица. Книга вторая. Копье Вагузи

– Один получил пояс и теперь невесть где, то ли жив, то ли мертв. Второй, – всхлипнула Тингали, указав на Ларну, – в столице три недели кольчугу не снимал. Убить его норовят что ни день. Нет, не хороши мои подарки. Не проси.

– Все Вагузи живут только ради победы ящера в последнем бою, – проводник осторожно погладил край платка. – Наше имя что означает? Воины, созданные помогать Вузи. Я пою для него, я слежу за знаками и хожу в пески. Когда родится новый Вагузи, я отдам его семье своего ящера и уйду пешком в жару, искать последнюю дорогу. Понимаешь? Я живу ради Вузи. Если твой платок способен помочь ему…

– Тьфу на вас, все вы с ума сошли! – всхлипнула Тингали, торопливо оглядываясь и разыскивая Ларну. – Никому жизнь не дорога. Никому, кто мои вышивки берёт. Не отдам! Живите, как жили. Не хочу я за всех отвечать и гадать, моим ли шитьём вы втравлены в беду.

– Она подумает, – рассмеялся Ларна, устраиваясь рядом. – Девицы – они такие, сперва «нет» и «ни за что», а потом как потанцуют под дождиком и песен послушают, так добреют и задумываются.

– Ларна!

– Тинка, ты вчера отвечала на вопросы весь вечер, и обязательно говорила невпопад, – усмехнулся злодей, хитро щурясь. – Шубу просила, таггу соглашалась пить, за Вагузи замуж идти была готова. Обещала усмирить бурю.

– Как… замуж? – глаза у Тингали стали огромными и испуганными. Она тряхнула головой, оглянулась в поисках помощи. – Маря, да что же это? Какую я таггу пить собиралась? Врут ведь! Этот злодей усатый всех подначивал, точно?

– Следующий раз шей молча, – фыркнула Марница. – Всё точно. Таггу ты пообещала пить кружками, зелёную. Как раз я забавлялась и уточняла. Подумай про платок как следует. У парня в башке крепко засела мысль: надо найти этого их Вузи. Чего тебе, платка жаль для хорошего дела?

– А цена за тот платок какова? Я сама не ведаю! – Тингали опасливо глянула на узор. Взвесила вещицу на руке. – Тянет вниз и вес имеет немалый… Ох, чем же мы шили-то? Кимочка! Ким! Спасай…

Она наконец-то огляделась по сторонам, удивляясь в полную силу новому для себя месту. Песок, рыжий и неровный, до самого горизонта лежит однообразными пологими холмами. Последний язык жухлой травы скорчился под ногами. Лачуга прячется поодаль, в жиденькой тени кустарника. У порога сидит, упрямо поджав пухлые губы, маленькая стройная женщина. Голова гордо поднята, плечи развернуты. Роскошные волосы уложены в высокую причёску из множества косичек, украшенных палочками, бусинами, лентами и ракушками. Все это великолепие вздрагивает и покачивается, когда она очередной раз что-то упрямо отказывается делать. Ким сидит рядом и явно устал уговаривать. Ну вот: отвернулся, встал и пошёл прочь от лачуги. К каравану.

– Кимочка! Они говорят…

– Врёт, – сердито бросил брат, усаживаясь в тени под пологом, который по-прежнему удерживали на спинах страфы. – Плачет, глотает слёзы и всё равно врёт. Дома её муж, а она сидит на пороге и не даёт пройти. Говорит: болеет тяжело, нельзя беспокоить. Но лекарь не нужен… Что могу сразу сказать? Ходил он в пески. Довольно далеко. Но ничего странного не видел. Так я понимаю это враньё.

– Брэми Барта? – весело уточнил Вагузи. – Хоть кто-то говорит умные слова! Ходил и не видел, точно так! Выры сами виноваты. Сказали: или умри, или иди туда, в жару. И тоже умри! Он подумал и выбрал жизнь. Разве он не прав? По-своему прав. Не здешний он, за наши грехи платить ему не резон.

– Твоя манера произносить слова с отчетливым столичным выговором сводит с ума, – усмехнулся Ларна. – Выродёр был родом не из деревни, явно. «Не резон». Ким, ты это слышал?

– Ронга, простите вы этого Барту окончательно, без условий, – взмолился Ким. – Он хоть на тот берег съездит и навестит родню. Наверняка в Усени осталась толпа близких, все его оплакали, и все будут рады внукам. Он устал от вранья. Как я думаю, жена его чем-то опоила, чтобы он не признался сгоряча и не был наказан. Дикая она и упрямая. Сколько мы сидели? Она всё время твердила, какой муж хороший и как много ей сделал подарков. Красивая женщина и любит его, сразу видно.

Ронга согласно качнул клешнями. Тяжело вздохнул.

– Не хочу отпускать вас в пустыню. Нет мне покоя. Плохое решение… Это ведь я придумал: позвать младшего Вагузи, непоседу этого. Проводника, знающего дороги. Как услышал про гору с белой шапкой в пустошах, так и сошёл с ума. Вдруг и у нас спрятана подобная? Вдруг имеется вода? Курьера ещё из замка ар-Шархов послал и приказал настрого: обязательно вызвать Вагузи, сколько бы ни запросило его племя за работу.

– Мы углубимся в пустыню на три перехода, – осторожно уточнил план Ким. – Больше нельзя, Хол не выдержит. Если странное обнаружится, осторожно понаблюдаем и уйдём. Если нет – не обессудь.

– Здесь вас будут ждать, – твердо пообещал Ронга. – Я вернусь в порт и стану ждать там. Тяжело и мучительно это – ждать. Придётся пахать много и глубоко, чтобы не сбежать в пески и не искать вас до пересыхания панциря. Вы поосторожнее. И пока отдыхайте, день – не время для странствий.

Вагузи просиял улыбкой, гибко поднялся и пошёл выбирать страфов и вузиби для своего малого каравана. Начал разговаривать с соплеменниками, сортировать тюки с грузом – продуктами, маслом и водой. Тингали опасливо следила за движениями своего «жениха». С содроганием пыталась понять: как же это она согласилась на всё перечисленное, и даже изъявила намерение пить таггу? Нашла руку Ларны и виновато уткнулась носом в сгиб его локтя.

– Ты не отдавай меня никому, ладно? Мало ли, что я говорю, когда шью.

– Ты мой личный репей, – усмехнулся Ларна, обнял за плечи и повел к раскинутым поблизости пологам. – Пусть только сунутся поить таггой и звать в танец. Топор наточен. Спи спокойно.

– Ларна, с платком-то что делать?

– Вернемся из пустыни – решишь, – успокоил тот в ответ. – Спи, не вздыхай.

– Ты посидишь рядом? Вдруг этот вернется? Глазастый, с браслетами…

Ларна рассмеялся и кивнул. Даже подсунул руку под голову и позволил устроиться на ладони, как на подушке. Задумчиво пригляделся к сонному лицу. Отметил перемены последних недель. В замке ар-Бахта он шутил шутки с девочкой, веселой и беззаботной, доверчиво распахивающей глаза навстречу всему новому. И вот поди ты – выросла… То ли лицо осунулось в сухости пустошей и юга, то ли так резко и быстро переменили её беды и заботы, спрессованные безумием последних недель. Но – стала взрослее, точно. Такую её вдвое жальче. На страфе сидит, горбится и закусывает губу: боится отстать и показать слабость. У костерков хлопочет, пытается хозяйствовать. Шьет, себя не жалея. Душу вкладывает в дело. Болью исходит, потому что все её шитье людям не обходится даром.