Владимир Лиховид - Пластун

Гонцы прибывали один за другим, докладывая о походе больших сил противника.

– Ясно! – гетман помолчав, взглянул на чистейшее небо над головой. – Ну, хлопцы, ходим! Все добро, что не успели загрузить в байдаки – сжечь или бросить в море. Полоненных басурман порешить всех! Город в огонь! Все!

Последнюю команду выполнять особой нужды не было; кругом чадили костры из турецких кораблей в гавани, горели склады, лавки и дома богатеев Кафы. Пламя быстро перекидывалось с крыши на крышу, и столбы чёрного дыма уже затмевали поверженный город.

Груженные до краёв чайки одна за другой от причалов. Оставшуюся добычу казаки безжалостно спихивали вместе с возами в воду, либо жгли на берегу.

Иван последним сел в одну из чаек полтавцев. Встав на её корме, он смотрел на удаляющийся город. Горящие корабли у причалов, перевёрнутые вверх колёсами арбы, убитые и лошади. И целый холм на берегу окровавленных трупов горожан Кафы. Купцы, судьи, мусульманские священники-муллемы, знатные татарские мурзы. Все те, кто не успел вовремя скрыться из города…

Раздув огромные полотнища парусов, «Золотой Лев» уходил в море, обгоняя казацкие лодки. Повешенные моряки, как ёлочные игрушки, болтались на его реях. На корме одиноко маячил молодой офицер, отдавая приказания своей малочисленной команде.

Несмотря на висельников, портящих внешний вид корабля, Иван залюбовался им. Красив, красив, ничего не скажешь! И грозен – вон сколько усилий стоило взять его сечевикам. Нестоящий царь морей!

С бастиона громыхнула пушка, пустив в небо клубы дыма. Турки что-то орали оттуда плывущим на чайках казакам. Запорожские лодки скопом уходили от берега и заняли всю акваторию гавани. Крайним чайкам, в основном из куреня полтавцев, пришлось идти почти рядом со стенами бастиона, невзирая на угрозу обстрела. Но турки больше не стреляли. Привстав, сечевики внимательно вглядывались в крепость, пытаясь догадаться, что замышляют басурмане.

Человек, покрытый кровью, в изодранной одежде появился на самом конце бастиона. Двое турецких воинов поддерживали его под руки. Подняв изуродованное лицо, он взглянул на плывущие внизу чайки.

– Летяга! Да это же наш Богдан-Летяга, живой! – зашумели казаки на лодках, опустив вёсла.

Повскакивав на борта, они отчаянно махали руками человеку на бастионе. Искалеченный пытками пластун с трудом поднял руку, приветствуя товарищей. Слабая улыбка тронула его разбитые губы.

Тоже вскочив, Иван с замиранием сердца смотрел на бастион. Это был тот самый Летяга, он должен был пробраться в фортецию! И он почти сутки держался под пытками…

Турок в огромной чалме и сверкающих доспехах поднял над головой саблю. Воины, державшие казака бросили его на колени возле пушки. Ещё несколько турок сгрудились там, творя что-то с пластуном. Армада запорожских лодок застыла в гавани Кафы. Сечевики, побросав вёсла, напряжённо глядели на бастион, пытаясь понять, что там происходит. Юсуф-паша потряс саблей. Длинный ствол тяжёлого орудия выдвинулся за стену. И на нём, прикрученный верёвками к дульной части пушки, висел изувеченный пластун. Казак, выгнувшись дугой, шептал что-то, глядя на чайки товарищей.

Жалобный стон вырвался из сотен запорожских глоток. Сечевики крестились, читали молитвы. Многие, закрыв лица ладонями, плакали.

Паша резко опустил саблю вниз. Турецкий пушкарь поднёс фитиль к затравочному отверстию. Грохнул выстрел. В клубах дыма орудие откатилось назад, а куски тела Богдана-Летяги далеко разлетелись над запорожскими лодками…

Страшный рёв пронёсся над волнами. Потрясая саблями, казаки посылали проклятия туркам и призывали громы и молнии на их головы. Несколько старых друзей пластуна рыдали навзрыд.

– Ничего хлопцы, ничего… сие есть добрая смерть! На миру погиб казак, как герой, как рыцарь! Душа его уже в раю… – бунчужный Данила Резун перекрестился. Крупные слёзы текли по суровому лицу старого казака…

Переведя дыхание, Иван осенил себя крестным знамением. Потом отвёл глаза от крепости и снова взглянул на берег. Горящая Кафа оставалась позади. И позади оставалась часть его жизни, проведённая здесь. Позади оставалась Гульнара-ханум.

Волна ударила через низко сидевший в воде борт, окатив парня с ног до головы. Под весёлый гогот казаков юноша присел на вьюки с добычей.

А город всё удалялся и удалялся. Скоро только огромные столбы чёрного дыма указывали его месторасположение. Свежий ветер открытого моря колыхал на волнах казацкие чайки, уходившие в даль.

Сечь гуляла. Весь Кош представлял собой повальную попойку. Согласно старой традиции, вернувшиеся с добычей запорожцы, веселились сами и щедро угощали своих не участвовавших в набеге товарищей.

Согласно той же традиции всё захваченное у басурман добро делилось поровну между всеми казаками – теми, кто охранял Сечь, кто ловили для товариства рыбу или занимались охотой в окружающих степях. Четверть всей добычи обязательно шла на пожертвование церквям и монастырям на Украине. Часть – в войсковую скарбницу, на закупку пороха, свинца и других воинских запасов для войска. И только добытое в бою оружие являлось личной собственностью казака.

После принародного дележа добычи на обширной площади между куренями начиналась гульба. С полудня сечевики собирались в корчмы и шинки на Запорожском базаре. Наступало золотое время для их содержателей – в основном польских евреев, армян, греков. Торговцы снимали сейчас жирный куш! Простодушные казаки до полуночи, а часто и всю ночь гуляли во всю, спуская завоёванную своей кровью добычу.

Вообще возвращение запорожцев с удачного похода всегда было раем для людей торговых. С весны и до осенних холодов на Базавлуке кишмя кишели купцы из разных стран: Польши, Литвы, Московского государства. Они поставляли необходимые казакам товары – оружие, порох, соль, хлеб, одежду. И взамен на рынке Москвы, Львова, Кракова и дальше на запад уходили ювелирные изделия персидских мастеров, индийские ткани, афганские ковры, турецкое и арабское оружие. Османская империя перекрыла древние торговые потоки из Азии в Европу. И Сечь была своего рода перевалочной базой из Востока на Запад.

Но жизнь торговцев на Сечи тоже была не из лёгких. Поскольку большинство из них были евреи, им и больше доставалось. Запорожцы, скованные в боевом походе железной дисциплиной, в мирных условиях у себя дома, за днепровскими порогами, жили вольно. Атаманов слушали не особо и гуляли от души. И часто крушили лавки «проклятых жидив и христопродавцев». Не одно иссечённое саблями тело еврейского торговца унесли дальше в море воды седого Днепра… Но полностью искоренять «жидов» на Сечи было никому не выгодно, и самим казакам прежде всего.