Владимир Лиховид - Пластун

Тот вздыхал, озабоченно почёсывал затылок, но не спешил каяться в содеянном. Помочь маленькой калмычке Иван считал своим долгом. Да и на красивую молодую хозяйку полюбоваться было не грех…

Вскоре домашняя прислуга ощутила на себе жёсткую руку нового владельца. Первым попал под «раздачу» тот самый дальний родственник покойного хозяина, одноглазый Махмуд. Придравшись, что двор плохо выметен, Али-Мустафа обругал его последними словами и велел убираться прочь. Повар Омар за то, что подал к обеду несколько подгоревший плов, был жестоко исхлестан плетью. Матвей, допустивший ошибку при составлении судового позыва, получил такую оплеуху, что оглох на пол дня.

Обстановка в доме стояла гнетущая. Слуги ходили на цыпочках, втянув головы в плечи, стараясь меньше попадаться на глаза хозяину. И гостей по пятницам практически не стало. Нелюдимый Али-Мустафа терпеть не мог шумный застолий и проводил всё своё время на работе, разбирая судебные тяжбы.

Иван напряжёно работал над текстами, переписывая набело деловые бумаги, отредактированные судьёй. И всё больше помогал Матвею. У того в последнее время стало слабеть зрение, и часть его работы Иван взял на себя.

– Ну что за напасть, Ваня! Так и плывут перед взором сии строчки клятые… – сокрушённо бормотал старик, прикрывая глаза ладонью.

Иван сочувственно поглядывал на него и старательно водил пером по бумаге.

Жизнь в доме после смерти старого кади постепенно вошла в своё обычное русло, если не считать скверного характера нового хозяина. Вдобавок ко всему Али-Мустафа был жаден и экономил на всём. Расходы по хозяйству уменьшил вдвое, трёх слуг-рабов продал, поскольку Гульнара-ханум любила пышность и дорогие наряды, на этой почве у неё с мужем происходили регулярные ссоры. Часто из женской половины разносились по дому её вопли. Голоса Али-Мустафы обычно не было слышно – всё перекрывали крики хозяйки, что она совсем голая, что одеть ей нечего и что все соседки над ней смеются…

– Баба она и есть баба! – бросил как-то Матвей, слушая очередной скандал. – Всем им, что убогим, что знатным, наряды подавай. Вот и моя покойница також мне кости постоянно за тряпки грызла, царство ей небесное… – Матвей перекрестился, усмехнувшись, и потёр слезящиеся глаза.

Поскольку количество слуг уменьшилось, на остальных нагрузка возросла. Ивану терпеть приходилось, здорово крутиться – и с бумагами работать, и убирать во дворе и ходить на рынок за покупками. Гульнара-ханум часто брала его с собой, когда шла на базар. Иван с удовольствием бродил с ней в рыночной толчее, прицениваясь к товарам и таская тяжёлые баулы с покупками. Здесь, на рынке, было веселее, чем в мрачном судейском доме. Можно было поглазеть на разные заморские диковинки, поговорить с другими земляками-невольниками.

Но больше всего нравилось Ивану пробивать хозяйке дорогу сквозь толпу. Расчищая ей путь, ограждая от давивших на них со вех сторон людей, юноша невольно (а иногда и «вольно» – как бы невзначай) мог дотронуться до женщины. От прикосновений к её нежной груди или к упругим округлостям ягодиц, Ивана кидало в жар и перед глазами мелькали звёзды. Он, как ему казалось, полностью контролировал себя в эти «опасные» моменты – на Гульнару не глядел, постоянно вертел головой по сторонам и старательно отпихивал от неё базарных ротозеев. А жена судьи, словно нарочно, всё норовила пробраться к самим многолюдным прилавкам. В рядах, где торговали арабские и персидские купцы, всегда было много народа. Люди приценивались к тонким индийским тканям, изящным ювелирным украшениям из Багдада и Каира. Здесь базарная толчея так прижимала их друг к другу, что часто все усилия Ивана оградить свою госпожу, были тщетны – толпа сдавливала их так сильно, что парень ощущал в селе горячее тело молодой женщины.

Из этих базарных «боёв» Иван возвращался домой весь мокрый, с помутненным взором. Гульнара-ханум тоже ворчала на рыночную толкучку и, придерживая чадру у лица, бросала иногда на юношу быстрые взгляды.

Чайки с гвалтом носились над волнами, вырывая друг у друга кусочки хлеба. Иван улыбнулся и, разломив остаток лепёшки, птицы пикировали прямо на причал, едва не задевая парня крыльями. Глубоко вдыхая солёный морской воздух, Иван смотрел с восхищением на бескрайнюю синюю ширь, раскинувшуюся перед ним до горизонта. Пенистые волны прибоя с грохотом накатывались на берег и с шипением отступали обратно, оставляя после себя пучки зелёных водорослей.

В порту Кафы Ивану не часто приходилось бывать при жизни покойного судьи. Но Али-Мустафа взял вести судебную тяжбу коменданта крепости, турка Юсуфа-паши. И теперь Иван служил посыльным, нося деловые бумаги и переписку между судьёй и его вечно занятым важным клиентом, безмерно был рад этому. Наконец-то можно было вдоволь налюбоваться морем, кораблями – всем тем, что юноша ранее ещё не видел и что полюбил сразу и на всю жизнь…

Вскинув на плечо небольшую сумку с бумагами и увесистым мешочком с золотом – платой паши за судейские дела, Иван, не спеша, зашагал вдоль причалов. Он с любопытством разглядывал корабли, привязанными толстыми канатами-швартовами к массивным причальным тумбам-кнехтам.

Сгибаясь в три погибели, бежали взад-вперёд по деревянным сходням полуголые, мокрые от пота грузчики, таская разные бочки, ящики и тюки. Загорелые до черноты матросы, сверкая белозубыми улыбками. Лазили по верёвочным лестницам-вантам на высокие мачты кораблей, ставя паруса, или драили палубы поливая, их морской водой из бывших деревянных вёдер.

Иван во все глаза смотрел на эту новую, неизвестную и, наверное, такую интересную жизнь. Большой корабль с разноцветными флагами на мачтах, слегка кренясь на правый борт, уходил в море. Большие паруса его, наполненные попутным ветром, белым облаком окутывали судно. Иван задержавшись, с затаённой тоской глядел на это прекрасное зрелище. Как интересно, должно быть, плавать на таком замечательном корабле! Видеть новые страны, разные чудеса заморские. И быть свободным, как ветер…

Тяжело вздохнув, Иван направился дальше. Разноголосая пёстрая толпа обтекала его со всех сторон. Людской говор, скрип тяжёлых колёс, мычание волов, тащивших тяжёлые арбы с грузом, и шум прибоя сливались в один протяжный рокот, стоявший над портом.

И вдруг, слова родной речи резанули слух. На причале, над которым возвышалась высокая корма венецианского корабля, стояли несколько человек в русской одежде. Высокий здоровенный парень с тяжёлой кожаной сумкой через плечо, обнимал хрупкую стройную девушку с косой ниже пояса. Чуть в стороне два молодых православных монаха тоже прощались друг с другом. У одного из иноков – того, что был повыше, висела на перевязи бинтованная левая рука. Толстый рыжебородый мужик в богатом кафтане – по виду купец, говорил о чём-то с самым настоящим запорожским казаком! Положив ладонь на рукоять сабли, запорожец нервно подёргивал себя за кончик длинного чёрного уса, поглядывая на обнимающуюся парочку и явно не смущая рыжебородого.