Светлана Березовская - Особняк на Рейне

Наконец, в дискуссию вступил сам Альбен со своими доказательствами. Его почти равнодушный ровный голос распространялся по залу, заставляя всех присутствующих прислушаться к себе. Несколько раз в своем выступлении он упоминал печально известное «Сопротивление», напоминал о событиях в России. Вся суть его претензий заключалась в том, что подобные меры повлекут за собой восстание, что было в этот период весьма нежелательным. Говорил он около часа без остановки, причем не повторялся ни разу. Окончание его монолога было ознаменовано аплодисментами в его адрес. Альбен успел заслужить внимание и доверие народа к своей персоне. Однако это не помешало оппоненту задать ему весьма каверзный вопрос, касающийся, скорее, самого Альбена, нежели проблемы, обсуждаемой на дебатах:

– В своей речи вы часто упоминали радикальную фракцию «Сопротивление». У меня возникают сомнения, не лояльны ли вы к ним?

Герберт метнул грозный взгляд на оппонента. Зал затаил дыхание. Это был весьма сложный вопрос. Сложный в том смысле, что один неверный шаг – и вся политическая карьера Альбена могла полететь в никуда. Но фон Дитрих оставался спокойным: его ничуть не удивил данный вопрос.

– Нет, – ответил Альбен. – Я упоминал их часто потому, что в современной жизни общества, в том числе и политический, фракция «Сопротивление» является важной политический ячейкой. В том смысле, что, если им не понравится принятое решение или какие-либо принимаемые меры, Германию захлестнет волна революций. Я бы очень не хотел повторения событий в России в 1917 году, когда старая власть была свергнута, и правящей партией стали большевики. Мы сидим, по сути, на пороховой бочке, и, чтобы под нами ничего не взорвалось, мы должны считаться с их возможным мнением. Возможным, потому что мы не знаем наверняка, чего они хотят. Их цели расплывчаты. Но с «Сопротивлением» мы вынуждены вести себя осторожно.

В зале раздались редкие хлопки.

– Вы опять упомянули Россию, – создавалось ощущение, что своими подобными фразами оппоненты стараются надавить на Альбена больше как на человека, нежели на политика. Политиком он был отменным, но его можно было слегка принизить как человека.

– Я упоминаю Россию только из-за того, что история этой страны полна кровавых переворотов и политических интриг. Как говорят историки, «Россия – главный эксперт мира по части революций», – заявил Альбен, скрестив руки. – Эта страна пережила многое. Так, может, нам пора учиться на чужих ошибках, а не ждать, пока у нас случится нечто подобное и снесет на своем пути все и вся?

Альбен выстоял. Даже на каверзные вопросы он отвечал спокойно и сдержанно, хотя, возможно, и хотел заявить что-нибудь такое же колкое. Теледебаты длились около трех часов. Но, подводя итог, можно было сказать, что «Объединение» в лице Альбена их выиграло.

Порядком уставший фон Дитрих в сопровождении Герберта возвращался домой. Каким-то образом ему удалось уговорить коллегу пройтись с ним пешком. Мюллер же таким уставшим не был. Наоборот, энергии у него было предостаточно.

– Нет, вы только посмотрите, что они вытворяют! Мы обсуждаем высокую политику, а они придираются к вашим фразам, причем задают абсолютно не связанные с темой вопросы! – жестикулируя, возмущался Герберт. В моменты крайней необходимости вся его тихость и скромность пропадала, являя миру сильного и уверенного в себе человека. – Они пытались обвинить вас в пособничестве террористам! Это же оскорбительно!

– Здесь нет ничего сверхъестественного: это политика, а здесь свои грязные методы. Вам ли не знать, – спокойно отреагировал Альбен. – Мало ли, как бы я ответил.

– Вы молодец, что отреагировали спокойно, – похвалил коллегу Герберт. – Я бы не выдержал. Я слишком легко поддаюсь на провокации.

– Люди разные, – только и сказал Альбен.

Повисла небольшая пауза, когда Мюллер заявил:

– Мне кажется, вы этот раунд выиграли.

– Я? – переспросил Альбен. – Не я, мы. Все мы. Все «Объединение». Может быть, вы и правы насчет победы.

– Я уверен. Народ нас поддерживает. Вы же видели это сами, – продолжил Герберт.

Альбен ничего не ответил – только развел руками. Выйдя на оживленную площадь, фон Дитрих поднял повыше воротник плаща и слегка растрепал волосы, а Герберт опустил козырек кепи. Без сопровождения телохранителей и без каких-либо опознавательных знаков им как-то удавалось затеряться в толпе и не привлекать особого внимания. Однако Альбен частенько ловил на себе взгляды прохожих и слышал их тихое перешептывание. Герберт прекрасно понимал состояние Альбена: хоть сам Мюллер и являлся посредственной политической фигурой, он был так же известен широкому обществу, поэтому порой также страдал от избыточного внимания к своей персоне.

– Мне кажется, или нас даже так узнали? – тихо спросил Герберт.

– Не вам одному так кажется, – ответил Альбен. С этого момента он пообещал себе надевать шапку-ушанку, подаренную Хенселем, каждый раз при выходе из дома.

Наконец, они преодолели площадь и вновь углубились в тихие, полупустынные вечерние улочки Берлина. Однако на некоторой части пути Альбен вдруг почувствовал себя крайне некомфортно. Он чувствовал себя так, как обычно чувствуют себя ученики, разгуливающие по школе во время уроков: главное, чтобы не поймали. У Альбена было подобное ощущение. Ему казалось, что за ним следят, причем очень настойчиво. Поэтому он слегка ускорил шаг. Герберт неотрывно следовал за ним. Однако и он уловил странную перемену, особенно в лице Альбена: напряженный взгляд блуждал из стороны в сторону, будто что-то высматривая.

– Что-то не так? – поинтересовался Мюллер.

Альбен не ответил. Он обернулся. За ними не было никого. Только человек в плаще, постояв несколько секунд у магазина, направился в обратную сторону.

– Нет. Ничего, – ответил Альбен и продолжил движение.

– И что же это все-таки было? – не унимался Мюллер, которого всегда удивляли резкие перемены в лице Альбена.

– Ничего особенного, – спокойно повторил фон Дитрих. – Просто мне вдруг показалось, что за нами следят.

Герберт рассмеялся.

– Мы и так на виду, за нами следить не надо, – заявил он. – У вас паранойя. Мания преследования.

Альбен слегка кивнул головой:

– Возможно, это следствие постоянной работы «под прицелом».

– Под прицелом фотокамер, – уточнил Герберт. – В таком случаем, не вы один этим страдаете.

Так, разговаривая ни о чем, они продолжали движение, пока не дошли до дома на набережной канала, где проживал Герберт. Пожелав коллеге действительно спокойной ночи после такого тяжелого дня, Альбен направился дальше, на Александерплац, уже в гордом одиночестве.

На самом деле, это был далеко не первый раз, когда Альбену казалось, что за ним следят. Это странное чувство периодически посещало его даже в офисе. Как будто кто-то или что-то следит за каждым его шагом, каждым действием. Причем эта слежка распространялась, похоже, не только на него, но и на все «Объединение», как думал Альбен. Он начинал опасаться, как бы его деятельность не сказалась на всей партия отрицательно. Но Альбен предпочитал думать, что это всего лишь необоснованная паранойя. Убеждая себя в этом, он не заметил, когда достиг площади с Мировыми Часами, или, как их еще называли, Календарем. Он снова был дома. Существовало два места, где Альбен чувствовал себя совершенно спокойно и мог ничего не опасаться: его квартира на Александерплац и особняк его родителей под Кельном. Иных вариантов не было, однако и здесь было одно исключение из правил: Альбен чувствовал себя так же спокойно в обществе своего друга Хенселя. Странная аура писателя захлестывала окружающих необъяснимым оптимизмом и энергией, а Альбен был как раз тем человеком, которому этой энергии, как правило, не хватало.