Василий Лягоскин - Тысяча вторая ночь. «Ох уж эти женщины!» Часть четвертая

– С этим зверем нужно что-то делать. В квартире ему не прожить; особенно, если он вырастет с годовалого теленка, как утверждает Николаич.

Вообще-то это утверждал не Кошкин, а моравский посол – через толмача. Но Виктор Николаевич возражать не стал. Он тоже вдруг пожалел Героя; перспектива у пса была одна – короткие прогулки на поводке, да гневные возгласы других собачников, которые будут грудью защищать своих маломерок от моравского маламута.

– Хотя.., – протянул он, вырвавшись, наконец, из объятий Валентины, и вообразив, с какой важностью он прогуливался бы по набережной Геленджика – с Героем на поводу.

– Вот что! – прервал его мечтания Николай, – мы сейчас едем смотреть наш новый особняк… ну, как особняк – домик загородный. Там рядом, вроде бы, еще один продается. По крайней мере, вчера на воротах объявление висело. Не хотите глянуть?

– Хотим! – это раньше Кошкина выкрикнула Валентина, заражая энтузиазмом и мужа, и обретенного сегодня нового члена семьи.

Герой стоял уже у двери, хотя волшебного слова: «Гулять!», – никто сказать не успел. Он повернул в нетерпении голову назад, к хозяину – как раз в то мгновение, когда тот с теплотой, гордостью и некоторым изумлением подумал:

– Ну, что за умница этот пес!

– А то! – ответил ему взглядом Герой…

Дом, в который за полчаса езды на джипе Николаич мысленно успел вселиться, и даже обжиться в нем, оказался миленьким двухэтажным коттеджем; со всеми удобствами, собственной скважиной и даже электрогенератором – на случай отключения электроэнергии.

– Хотя за два года, что я живу в нем, свет ни разу не отключали, – суетился хозяин особняка вокруг семьи Кошкиных, а точнее – вокруг двух семей.

Очевидно, он прочувствовал то нетерпение, что снедало Николаича с Валентиной; точно определил именно в них потенциальных покупателей. Цена Виктора Николаевича не интересовала; Валентина, естественно, начала торговаться, а сам он – с Николаем и Сашкой – вышел во двор (площадью в десять соток), где Герой уже чувствовал себя хозяином. Он и провел первую экскурсию по участку.

– Баня…, – остановился у немного почерневшего сруба Николаич, – хочу в баню.

Это он вспомнил, как недавно парился в княжеской бане. Конечно, здешняя не шла ни в какое сравнения с древнерусской – ни размерами, ни перечнем услуг, что предоставлялись клиентам.

– Не клиенту, а хозяину, – строго поправил себя Николаич в полной уверенности, что торг в доме завершится к полному удовлетворению сторон.

А Николай рядом хитро прищурился, и кивнул головой на соседний особняк, что возвышался своими тремя этажами за низеньким забором из пластикового штакетника:

– А это наши хоромы; мы их уже купили. Так что насчет баньки – это к нам, в субботу, после… ну, сам понимаешь, после чего.

– А здесь? – не захотел отпускать руки от прохладного бревна Кошкин.

– А здесь, – чуть нахмурился Николай, – еще учиться надо. А то натопишь так, что пожарников придется вызывать, или скорую – угореть можно махом.

Герой коротко гавкнул, предупреждая, что на сцене появились новые актеры:

Это к бане шла, сияя лицом, Валентина. Следом семенил ногами не менее довольный хозяин усадьбы.

– Бывший хозяин, – обрадовался Николаич, правильно оценивший «сияние» супруги, – но что же это все-таки за стихи?..

Этот вопрос он задал уже всей честной кампании, когда она переместилась на соседний участок; точнее в тот самый трехэтажный дом. Людмила с Валентиной задержались на кухне, куда хозяйственный Николай уже успел завести продукты, а мужики (и Сашка в том числе) отправились осматривать хоромы Кирюшкиных. Кошкин соседям не завидовал.

– Двадцать, двадцать одно…, – это он считал окна в особняке.

Как-то так повелось, что в двухкомнатной квартире Кошкиных окошки мыл именно Николаич (и не только окошки!). Здесь бы он, по его собственным подсчетам, только этим и занимался.

– Нет, – усмехнулся он в глубине души, чтобы не обидеть Николая (!), – наш дом лучше.

На кухне тем временем творилось чудо, которое выплеснулось в прилегающую к ней столовую метражом не меньше тридцати «квадратов» (Николаич за единственный день приобщился к таким ласкающим слух словам и понятиям) – на большой овальный стол, застеленный белоснежной скатертью. Кошкин невольно пожалел маламута – пса оставили охранять родной дом, вместе со двором, так что он не мог видеть ни запеченной со специями индейки, ни салата оливье в огромной миске, ни источающего ароматный пар супчика на бараньих ребрышках…

– Как ты там сказал, про стихи? – отвалился, наконец, от стола Николай.

В руках он держал чашку с горячим чаем, но совсем не от этого напитка его щеки были румяными, как…

Николаич поискал в памяти отрывок, подходящий и этим щекам, и почти пустой бутылке «Камю» на столе; не нашел, и процитировал первый попавшийся:

– М-да…, – протянул Николай, – мрачновато. А может, ну ее, новую поездку. Мы и так неплохо поднялись. Судьба в твоем лице, Николаич, как раз «вознаградила за труды». Хватит, не будем ее, судьбу, дразнить.

Но теперь не остановить было уже Николаича:

– Что значит «ну ее»?! Ничего не «ну»! Что бы не провалилось в тартарары там, в прошлом, со мной ничего случиться не может. Да ты и сам, Коля, можешь подтвердить это.

– Это как?! – даже вскочил на ноги Николай.

– А так! – Кошкин стоял напротив него, и сейчас казался как бы не значительней соседа, намного превышающей его и ростом, и размахом плеч, – ты ведь заглядывал в дольмен, когда я там грезил в своих «путешествиях»?

– Ну, заглядывал, – не стал отказываться сосед, – ничего интересного там не видел. Лежит твоя тушка, сопит в две дырочки. И все.

– Вот! – поднял кверху палец Виктор Николаевич, – лежу и дышу. В крайнем случае, потрясете; или просто вытащите. Можете даже веревку к ноге заранее привязать.

Сашка на руках засмеялся – он как раз читал все ту же книжку со сказками Пушкина, и показал матери картинку.

– Ага, – засмеялась вслед за ним Людмила, – точно, как старик тащил невод из моря.

– С золотой рыбкой, – подхватил смех Николай, а Валентина, незаметно подкравшаяся сзади к супругу, обняла его так, что Кошкин утонул в объятиях.

– Моя ж ты золотая рыбка! – присоединилась она к общему смеху.