Сергей Аксу - Щенки и псы войны

Постепенно на заставу опустилась ночь. Темное небесное покрывало обильно усыпали яркие осенние звезды. Зазвенели назойливые комары. От прокалившейся за день земли исходил горьковатый запах полыни. Бойцы, разобрав бронежилеты, разбрелись по своим ячейкам.

– Не спать! Уроды! – Шилов, проходя по окопу, расталкивал задремавших солдат и щелкал их по каскам. Ромке досталось по «черепушке» дважды.

– Ну, чего зенки вылупил?! «Чехи» будить не будут! – капитан с силой встряхнул за плечо рядового Чернышова, который клевал носом.

Неожиданно в степной темени раздался противный свист, вверх взметнулись разноцветные «звездочки»: сработала одна из «сигналок». В ночи затарахтели автоматные очереди, вычерчивая трассерами во мраке светящиеся точки, тире. На далекие вспыхивающие огоньки стали отвечать редким огнем. Выпустили несколько осветительных ракет. Они медленно опускались на парашютиках, освещая округу.

Вдруг над головами противно завыло, все как один повалились на дно траншеи, закрывая уши ладонями, открыв рты. Мина взорвалась с оглушающим грохотом, шлепнувшись в небольшое болотце, поросшее камышом, в метрах семидесяти от окопов, подняв сноп ошметков и грязных брызг. Земля вздрогнула, словно живая. С бруствера в окоп потекли тонкие ручейки песка.

– Котелки не высовывать! Не курить, если жизнь дорога! – откуда-то издалека послышался голос Шилова.

В темноте по траншее, спотыкаясь на каждом шагу, пробирался сильно поддатый старший прапорщик Сидоренко с автоматом за спиной и изрядно потрепанным, видавшим виды баяном в руках. Он лихо наяривал что-то разухабистое, народное. К его причудам все давно уже привыкли в части. Списывали то ли на контузию, полученную им в Карабахе, то ли на ранение в голову в Грозном. В паузах между выстрелами и короткими очередями из окопа доносилось веселое:

– Ну и где же вы, девчонки, короткие юбчонки…

А потом на него что-то нашло: отставив баян в сторону, он вскарабкался на осыпающийся бруствер и, стоя во весь рост, широко расставив ноги, начал строчить из автомата, к которому был пристегнут рожок от пулемета «РПК». Шилов, матерясь на чем свет стоит, безуспешно пытался стащить новоявленного «рэмбо» за ноги в окоп. Вдруг над головами прогрохотала пулеметная очередь, это заговорил с боевиками «КПВТ» одного из «бэтээров». На его голос короткой очередью откликнулся «КПВТ» с правого фланга, потом со стороны артдивизиона оглушительно бабахнул миномет…

28-го перешли в наступление. Накануне штурмовики и «вертушки» бомбили противника. В полдень бойцы бригады оперативного назначения вошли в станицу. На въезде увидели покореженный сгоревший москвич-«пирожок», дверцы нараспашку, внутри приваренный станок «АГСа». Видно, того самого, из которого ночью по их позициям из ночной степи велся безнаказанный, можно сказать, наглый огонь. Где-то совсем рядом, за селом, переругиваясь, стучали пулеметные очереди.

Что-то в их отношениях произошло. Нина за последний год сильно изменилась. Может быть, отпечаток наложила ее ответственная выматывающая работа. Может быть, всему виной новая начальница-стерва, подобно комсомолке тридцатых, не дающая подчиненным ни на минуту расслабиться. Может быть, ее дети, два ленивых избалованных шалопая. Вместо того, чтобы беречь и помогать матери, эгоисты треплют ей нервы своими капризами и постоянными мелочными разборками; так и чешутся порой руки раздать налево и направо оплеух и подзатыльников. Может быть, их совместная жизнь стала похожа на обычную семейную, полную рутины, обыденных забот. Наверное, и первое, и второе, и третье. Вероятно, это правда, что пишут о любви. Что в среднем она живет около трех-пяти лет. Потом восторженность, нежность, влюбленность притупляются и пропадают безвозвратно. В лучшем случае остается уважение, дружба, а в худшем – непримиримая вражда.

Когда он появлялся у нее, она уже не встречала его сияющая, как прежде, у порога, обнимая и целуя, а сидела в кресле перед включенным телевизором или, стоя в кухне у плиты, поворачивала голову и отзывалась без эмоций, сухо: «Привет!» И не старалась обернуться и прижаться, как бывало раньше, когда он обнимал ее сзади и целовал в шею под копной волос. Куда пропала эта пылкая восторженная женщина? Откуда ее, участившиеся в последнее время, упреки, нервные срывы? Он понимал, что сам не меньше виноват в случившемся, которое постоянно, точит, гложет и выматывает его. У Нины, в отличие от Александра, была хорошая зарплата. Он все время ощущал себя нахлебником, эдаким «альфонсом», так как ему постоянно приходилось выкраивать, экономить, занимать деньги, во многом себе отказывая. Рядом с этой женщиной он выглядел в некоторых ситуациях просто глупо и чувствовал себя униженным, иногда полным болваном, ничтожеством. Принца, увы, из него не получилось. Ему приходилось содержать старую больную мать и сына-инвалида. Денег катастрофически не хватало. Надо было что-то делать, а не сидеть сиднем как Емеля на печи. Сплошные наступили в жизни черные полосы. Прямо тельняшка какая-то.

Александр, чтобы отогнать неприятные мысли, достал из кармана сигареты. Сразу же потянулись к пачке руки сидящих рядом вдоль борта бойцов.

– Халявщики, твою мать! – рассмеялся он, качая головой. – Как трудовой подвиг совершать – их нет! А как на халяву, они тут как тут! Ну и жуки!

Затянувшись сигаретой, он вновь окунулся в прошлое.

– Милый мой, Гаврошик. Сокровище мое, – шептал он, купаясь лицом в аромате ее темных волос, теребя и покусывая мочку уха.

– Нет, это ты мое сокровище, – слышался в ответ ее шепот.

Он ласкал ее спину, шею, бедра. Нежно щекотал усами и кончиком языка шею, возбужденные соски, живот. Она пылала жаром, горячими губами в полумраке жадно ловила его губы. Щеки ее зарделись. Его ладонь, задержавшись на одном из холмиков груди, неуклонно продолжила свой путь, спускаясь все ниже и ниже, к заветному треугольнику. Дрожь волнами пробегала по ее телу. Вдруг она вся затрепетала, выгнулась и стремительным рывком оседлала его…

Сбросив с себя одеяло, они, утомленные, лежали, обнажив тела. Потом она притихла у него на плече, поблескивая в темноте счастливыми глазами.

– Ты ничего не хочешь мне сказать?

– Что, мой Козерожек? Что, Шелковистая? – спросил он, ласково чмокая ее в макушку.

– Расскажи, как ты меня любишь…

«Урал» подбросило на ухабе так, что всем пришлось вцепиться руками в пыльные обшарпанные борта. Раздался несусветный мат, костерили на все лады нерадивого водилу.

Александр поймал на себе насмешливый взгляд Пиночета, прапорщика Курочкина, который сидел напротив и, улыбаясь во всю ширьскуластого лица, смотрел на него своими васильковыми, невинными глазами. По его сияющему виду было понятно, что он в курсе того, где только что побывал и чем занимался командир.