Василий Ардаматский - Ленинградская зима

– Вся группа по-прежнему под нашим наблюдением, и мои ребята завтра «приведут» их на встречу с Потаповым, – ответил жестяным тенорком Прокопенко. – У нас на «оперативке» возник один вопрос: вдруг кто-нибудь из них покинет встречу до конца? Брать?

Вопрос оказался не таким простым.

– Мне кажется так… – нарушил молчание Стрельцов. – Если будет уходить главный – не брать. Второй канал у него. Но только смотрите не потеряйте его. Остальных брать.

– По-моему, я рисковал напрасно, на той стороне к нашей инициативе отнеслись недоверчиво, настороженно, а в итоге – равнодушно… – так Потапов начал свой рассказ о походе через фронт.

Вся группа собралась снова на квартире профессора, но на этот раз присутствовал руководитель – Кузьма Кузьмич Надеин.

Пока Потапов отсиживался на конспиративной квартире, за всеми участниками группы велось строжайшее наблюдение, и все, что было возможно, о каждом узнали. Самой опасной фигурой оказался Надеин. Он жил под фамилией Уразов, но группе вообще не была известна его фамилия, а только имя – Кузьма Кузьмич. Еще в начале двадцатых годов, работая на севере, Надеин был одним из активных участников борьбы троцкистов против ленинского курса партии на союз пролетариата и крестьянства. Позже он перебрался в Ленинград и 7 ноября 1927 года был одним из организаторов троцкистской демонстрации против партии. Когда троцкистская оппозиция была разгромлена, Надеин скрылся, и где он в это время находился, пока установить не удалось. В Ленинграде он снова появился в 1935 году, но под фамилией Уразов. Он устроился на скромную должность в областном отделе народного образования и начал сколачивать контрреволюционную организацию. Его люди совершили поджог нового корабля. Их осудили, но Надеин остался в тени и вывел из-под удара своего связного Давыдченко.

Сегодня он пришел после всех и сел в нишу возле печки. Сквозь замороженные окна комнату заливал золотистый свет яркого зимнего солнца. День с самого утра был очень ясный, и было опасение, что начнутся налеты немецкой авиации, и тогда встреча могла бы сорваться. Однако налетов почему-то не было, и в ожидании начала совещания только об этом и говорили.

Но как только Кузьма Кузьмич пришел, все замолчали и с напряженным вниманием стали слушать рассказ Потапова. Лишь Анатолий Павлович сидел с выражением какой-то непонятной иронии на лице. Он оказался самой неясной фигурой из всей группы. В царское время он был офицером, но после революции не служил ни в белой, ни в Красной Армии, работал то дорожным мастером, то завхозом в больнице, в последнее время был экскурсоводом в Петергофе. Старшим экскурсоводом там же, в Петергофе, служил Дмитрий Сергеевич Замятин.

Этот в прошлом входил в подпольную организацию савинковцев, но каким-то образом ускользнул от скамьи подсудимых, на которую в 1925 году попала вся эта довольно большая действовавшая в Ленинграде контрреволюционная организация эсеров…

Наступил момент, когда Потапов закончил рассказ, вынул из кармана немецкое письмо и вручил его сидевшему напротив Алексею Дормидонтовичу. Но тот, не вскрывая, передал его Надеину.

Кузьма Кузьмич бегло просмотрел письмо.

«Господа, – говорилось в нем. – В сложившейся обстановке крайне важно собрать воедино все силы, способные содействовать укреплению нового порядка. В связи с этим мы приветствуем вас и выражаем надежду на ваше сотрудничество. Полковник Крафт».

Надеин отдал письмо Алексею Дормидонтовичу, вышел из ниши и, стоя посередине комнаты, сказал резким, отчетливым голосом:

– Вы сказали, что немцы вам до конца не поверили, но как же они после этого отпустили вас?

– На этот вопрос могут ответить только они, – ответил Потапов, разглядывая Надеина. Это был мужчина лет пятидесяти, с крупной головой, покрытой седым ежиком густых волос. На нем были синяя суконная гимнастерка с накладными карманами, галифе и высокие охотничьи сапоги. Выслушав ответ Потапова, он сказал:

– Да… несомненно… всю правду мы могли бы узнать только от них. – Он прошел к двери и оттуда сказал: – Прошу меня извинить, мне очень некогда…

В передней глухо стукнула дверь, и в комнате установилась тягостная тишина. Потапов взглянул на часы – до появления оперативной группы оставалось минут двадцать.

– Я огорчен не меньше, чем все вы… – начал он.

– Скажите, пожалуйста… – перебил его Анатолий Павлович. – Как выглядит наша земля… по ту сторону?

– Боже мой, разве это важно?! – воскликнул Алексей Дормидонтович, он был очень встревожен уходом руководителя.

– И еще один вопрос… – продолжал Анатолий Павлович. – Они все же собираются брать Ленинград?

– Полковник Крафт, вручая мне письмо, сказал: «До скорой встречи».

– Благодарю вас, – церемонно поклонился Анатолий Павлович. Потапов смотрел на него и старался понять: почему он полез в эту группу? Это еще предстояло выяснить.

Сегодня провожал на Смольнинский аэродром Лилю и Бориса. Начали наконец эвакуировать их театр.

Я сижу все в том же номере, а они уже ходят… по Москве! Трудно представить, что люди живут как-то иначе, чем мы здесь. Слабость. Голова… Да, отлет друзей.

Список улетающих утверждает Смольный. Норма груза на человека – закон. Один пожилой, как потом я узнал, известный ученый-химик, привез много лишнего груза и еще собаку, исхудавшего сеттера. Молоденький военный, сын этого химика, все уговаривал отца оставить собаку и часть вещей. Но тот упрямо повторял: «Нет, Рекса возьму и чемодан с бельем. Остальное – бросай, если хочешь…»

Среди пассажиров больше женщин и ребят. Были две беременные, их провожала женщина в шинели, врач наверное.

Ждали долго. Уже и разговаривать не могли. Я все думал о своих, отсюда они казались ближе, прямо рукой подать…

Прилетел самолет. Стали грузиться. Женщина-врач объясняла летчику, что делать, если в воздухе роды. Летчик смущался: «Знаю, уже было это».

Руководитель посадки велел химику убрать собаку из самолета. Химик стал ее вытаскивать. Она будто понимает – вырвалась, забилась за ящики и рычит.

Принесли больного мальчика – плачет. Собака рычит, лает… Летчик сказал: «Оставьте собаку, взлетим».

Стали прощаться. Лиля заплакала. Борис непроницаем.

Я рад за них, так рад!

Промчались с ревом истребители сопровождения. Самолет, переваливаясь, выкатился на взлетную дорожку.

С начала декабря Кумлев жил на Чугунной улице Выборгской стороны.

Эта короткая улица шла вдоль железной дороги и отсюда, наверное, получила свое название. В былые мирные времена сюда загоняли товарные вагоны с грузом для ближайших заводов, и тогда здесь посвистывали маленькие паровозики, расталкивавшие вагоны, лязгали клыки сцепки и гудели рожки сцепщиков. В небольших деревянных домах, возле которых лежал рельсовый путь, жили люди, которые обслуживали эту ветку и работали на ближайших заводах. Но сейчас почти все дома были пусты, дощатая обшивка ободрана, не уцелело ни одно деревцо из тех, что когда-то шумели листвой в уютных палисадничках. Не спаслись от прожорливых печек даже вагоны, забытые на рельсах, от них остались одни железные скелеты с колесами, заметенными снегом.