Александр Щербаков-Ижевский - Улыбка бога. Серия «Бессмертный полк»

Вот только надобно мне поднатужиться и сбросить с себя навалившийся тяжеленный труп взбухшего товарища.

Это красноармеец Славка Паршиков из 1-й роты разлагается на солнце. Слякотный уже стал.

Эх, Славка, Славка… Верный и добрый мой друг…

Скользкий, чертяка!

От его вспухших форм гимнастёрка и портки лопнули по швам. В разрывах одежды видно, как на палящем солнце блестит и плавится человеческий жир. Он словно парафин, затекает в укромные места и капает на низлежащих. Застывает корочкой на кровавых обрубках трупаков.

Куски кожи сползли с его шарообразной головы тёмно-фиолетового цвета. Сквозь оборванные и объеденные червями губы виднеются абсолютно белые, ровные молодые зубы.

Вроде, даже, улыбается мертвец.

Надо же, быстро получилось столкнуть.

Со стороны я выгляжу, наверное, не лучше. Весь в крови и грязевой корке из засохшего болотного киселя.

Чучело болотное.

А между взрывами мин я попытался вскочить, но тут же поскользнулся.

Прямо под ногами растеклась полужидкая масса из внутренностей, кишок и требухи в клочья разорванного боевого напарника желторотика. Это всё, что осталось от новобранца, подносчика мин из третьего взвода рядового Андрейки Суровикина из Удмуртии.

Он сам напросился на задание. Думалось ему, что прогулка выйдет из числа «для храбрых». Движуха за боевой медалью.

Однако вот такая смертельная «боевая заслуга» у него получилась. Ну никак не думал, не гадал о смерти ударник пятилетки.

С брезгливостью щепотью снимаю с себя и стряхиваю сгустки крови, брызги мяса, дробь костей, клочья волос, ошмотья кровавого киселя.

Но приказа никто не отменял.

И снова между взрывами ползу вперёд к намеченной цели пока сам живой здоровый.

И так может быть много раз на дню. Туда, сюда. Туда, сюда.

Война не признаёт пограничных состояний и человеческих слабостей. Хочу или не хочу. Боюсь, болею, противно, тошно всё это неважно для исполнения приказа.

Вперёд солдат и точка! «Вперёд, сынок, за Родину!»

Чёрный дым клубится над полем боя.

В июльском знойном воздухе, вдруг, повисла тишина.

Не шумит летний лес.

Не журчит река.

Умолкло всё живое.

Воцарилось молчание.

После миномётных взрывов, беспрестанной трескотни выстрелов в ушах стоит оглушительный звон.

Хоровод колокольчиков звенит в голове беспрестанно.

Хотя вот она, слышите, кукушка за стеной леса на другом берегу.

Тише, тише…

Раз, два, три…

Но это же не мне, это радистке Катюше. Она с утра спрашивала вещую птицу, подкидыша. Интересно, а сколько раз она прокукует мне на свидание, сейчас и воочию

– Кукушка, кукушка, сколько жить мне осталось? – замолчала что-то. Враз примолкла.

Но некогда тут рассусоливать. Сказал же политрук Глазман, что не надо суеверия плодить, тиражировать и домыслами заниматься. Поповские пережитки всё это. Верю, не верю… Тьфу!

Жить должен и приказ выполнить обязан. Кто на «край» полезет, если не я?

Интересно? Взяли мы немецкие траншеи с краешка «излучины смерти»? Или опять всё бесполезно? Неужели впустую распахивались, пестовались и умирали, что даже близко не смогли подойти?

Как так, за что кара небесная? Народу-то сколько положили! Неужели всё понапраслину и вхолостую?

А сколько ещё душ впереди загубим?

Псу под хвост наши бесполезные усилия.

Проще говоря, из рук упустили выгоду.

Отдали мы инициативу врагу.

Прожопили победу.

Кроши не кроши зубами, а одолеть немца пока не получается. Жалко до слёз бессмысленно погибших ребят.

Нет, не видать, мне отсюда из-за груды кровоточащих, смердящих солдатских тел. Эхма, подтянусь, выгляну. Не получается!

Всё равно не угляжу переднюю линию атакующих боевых товарищей. Не видать отсюда заваленный трупами «передок».

Вот отдохну немного посреди нависшей тишины и тронусь дальше. Где быстрыми перебежками, а где с осторожностью. По любому, всякое продвижение вперёд будет приближать меня к заветной цели.

Так и буду пыжиться, надрываться по ненавистной мне, проклятой «излучине смерти».

Конечно, если получится уцелеть и живым вернуться на окаянную исходную позицию нашей миномётной роты.

Над головой опять грохнуло и засвистело.

Ещё жахнуло!

Взрыв!

Придётся залечь.

– Ух-ты, гадство какое! Зараза!

Больно-то, как ударило и в тело воткнулось…

Грудь, ноги, руки обвило тяжеленным серпантином и рвануло к земле.

Обрушило навзничь.

Ударило так, что я неловко упал на спину.

Затылком уткнулся в мерзко воняющую и развороченную утробу трупа. В ноздри ударил запах человеческих кишок.

В лицо и глаза забросило ошмётки грязи, лоскуты какой-то мерзко воняющей ткани.

В нос шарахнуло острым перегаром от взрыва. Опалило огнём брови, ресницы, волосы.

Мои ноги распоркой упёрлись в катушку с телефонным проводом. Хорошо, что проволокой привязал её к поясу. Это на всякий случай. Для того, чтобы в случае моего убытия по причине смерти ротный не «наезжал» на батальонного старшину хозвзвода, нашу палочку-выручалочку и ветерана Егор Степаныча.

«Золотой» человек старшина.

Радостно почему-то стало на душе.

Радуга ко лбу прикоснулась. Хороша, как ангел краса ненаглядная.

Она для меня как улыбка бога. На счастье. Добрый знак!

Вот она с нежностью целует яркое солнце, бескрайнее небо и меня.

Но что это?

В мои ладони опускаются парашютики лёгких, воздушных семян одуванчика. И птицы бесшумно пролетают надо мною.

Странно всё это.

Почему над полем боя летают остроклювые чёрные птицы? Добычу свою высматривают?

Что-то я никак понять не могу, живой я или нет? Гадаю, как маленький. В детстве так же весело и безобидно играли в июльскую полевую белую ромашку

– Выбыл, не выбыл? Живой или не живой?

– Живой, живой, Мишаня. Чего стонешь? Не скули пацан. Сейчас вытащу из-под огня и перекрестишься. Да не ори ты! – это Иван Щербаков, мой ротный.

И как до меня сумел добраться всемогущий старлей?

Он связал моим ремнём ноги у ступней и ползком тащит за собой посреди смердящих тел в сторону крутого обрыва речки.

Гимнастёрка вместе с исподним задрались юбкой и накрыли голову.

Руки мои закинулись за плечи и волочатся следом.

Дышать совсем нечем.

Не вижу, но чувствую, как сапог свалился с правой ноги

– Постой, обожди, ротный! Как же я в атаку да без своей обувки?

Смотри-ка ты, радуга, прекрасная хорошавушка улыбается. Хорошо и уютно с нею. Может быть, она будет со мною навсегда? По крайней мере, до окончания боя?

Договорились?

Но оглушающий удар грома раскатисто грохнул прямо над головой. Горсть крупного дождя с градом ударила через гимнастёрку в лицо.

Больно-то как

– А-а-а!.. Мамочка-а-а!.. А-а-а!…