Дмитрий Раскин - Маскарад миров

– И ляжет лань рядом со львом? – переспросил кто-то из зала.

– Если очень упрощенно, – Том проигнорировал иронию, – то да.

– Вам все мерещится, что Том вмешивается в Замысел, или пытается ускорить его осуществление, – возмутилась Эльза. – Что-то никто не вспоминал о Замысле, когда Том побеждал рак! (Джек Тейлор поморщился).

– Мистер Коульз, – эта журналистка была внучкой Билла, – неужели с этим со всем справится экипаж одного корабля, будь он трижды кораблем гениев?

– Не они, так их потомки. С ними будет двое детишек, как вы знаете. Мы не случайно зовем их Адам и Ева.

– То есть вы не исключаете?!

– Не исключаю.

Тягостная тишина.

– Исключать, значит, обманывать самих себя, льстить себе самим, – Билл Коульз физически чувствовал, как упирается теменем в эту нависшую тишину, – притворяться, что не видим разницы между шансом данным, предоставленным и шансом реализованным. А теперь, – он сменил интонацию, будто вспомнил, что олицетворяет собой деятельную, оптимистичную американскую старость, – с вашего позволения, миссис Лина Коэн.

– У меня появилась надежда, которую не мог себе позволить ни один врач Земли – жизнь без болезней. Уже первые пробы показали – наш новый Мир (слово было произнесено впервые публично) освободит нас от многого, что считалось неизбежным злом на земле, было своего рода налогом на жизнь. В спектре от аллергии до папилломы.

В новую жизнь мы не взяли грипп. Только те вирусы, какие необходимы для поддержания человеческого иммунитета в тонусе. Но самое главное, тот материал, которым мы уже располагаем, позволяет надеяться, что в условиях новой нашей Земли нам удастся скорректировать человеческий иммунитет, так сказать, до стопроцентной непробиваемости. И здесь первую скрипку, конечно же, будет играть Том. (Сайдерсу потребовалось усилие, чтобы не скривиться). Кроме того, открываются совершенно фантастические перспективы для создания качественно новой фармакологии. Плюс работы по замедлению старения клеток. В конце концов, мы отключим заложенную в них программу старения. Вот тогда, быть может, рай перестанет быть только метафорой.

– Два вопроса, если позволите, миссис Коэн. Зачем фармакология, если «непробиваемый иммунитет»? И где предел для рукотворных генных мутаций, независимо от того, во имя жизни они, во имя рая? Мистер Сайдерс намеревается подгонять эту новую Землю под нас, вы же хотите нас подогнать под мерку рая.

– Фармакология? (Лёне Гурвичу нравилась ее улыбка). Если очень кратко, она для тех, кто прилетит к нам через пятьсот лет. Они-то будут с прежним иммунитетом (они-то из праха). Что касается мутаций, мне не больше вашего хочется проснуться однажды какой-нибудь мыслящей саламандрой, защищенной от респираторных заболеваний кентавром (Лёня представил во что бы могла мутировать ее улыбка), но сами наши гены положат предел. Это же не пластилин, не пластик (не верьте всей этой фантастической, фэнтезийной литературе). Гены подскажут нам. (Том сидел непроницаемый). Наша ответственность в том, чтобы заметить намек. Не дай нам Бог проигнорировать. И здесь я согласна с вами, чтобы «заметить» – мало быть профессионалами, гениями и прочее – нам нужно быть людьми, то есть существами этическими, религиозными. («Кажется, мы с ней еще намучаемся», – шепнул Том Эльзе.)

– А вот за все за это у нас отвечает, – Коульз прервал Лину, – мистер Гурвич.

Лёня подумал, что ему уже дают слово, с важным видом взял микрофон, но выступить предложили Коэну. (Журналисты заметили, хихикнули, Лёня улыбнулся).

– Я наверно единственный, кто летит не ради Земли и не ради рая. – Начал Коэн. – Только «игольное ушко» меня интересует. Так уж получилось, что я его открыл. И полвека главным образом им и занимался. И вот мне начинает казаться, что я ошибся изначально, и всю жизнь, переживая восторги озарения, шел по ложному пути.

– Но позволь-ка. Арнольд, – не выдержал Коульз, – разве сам предстоящий проход сквозь «ушко» не является лучшим подтверждением твоей теории?

– Совсем недавно я тоже так считал. Может быть, там, «изнутри» я действительно пойму хоть что-нибудь по-настоящему. Благодаря «ушку» мы узнаем о рождении Вселенной, о ее предстоящей смерти, о том, что «будет» после этой смерти… Ну, а что касается нас – представьте себе: букашечка пытается переползти порог дома. Старается. У нее почти что уже получилось. Но тут как раз закончился ее срок. А вот если «ушко»… О, букашечка попадет внутрь, поползает по разным комнатам, может, даже достанет до окна.

– Мистер Коэн, вы совсем недавно женились на Лине Бейсег. Значит, не только «ушко», но и жизнь? Просто жизнь.

– Просто жизнь, моя юная леди, состоит из неясной грусти, неспособности выдержать одиночество, самообольщения насчет собственного завтра, того, особого – твоего привкуса бытия, что делает тебя тобой… может быть, только это и делает. А остальное, как сказал бы наш Лёня Гурвич, детали. Ну, может, еще подробности, обстоятельства. Даже такие как моя могилка в новом Мире. Первая! Представляете, какая честь. А может быть оно и неплохо, для назидания остальным. Чтобы не обольщались насчет Рая и всякого в этом роде.

Арнольд подвинул свой микрофон к Тейлорам.

– Земля, рай, – сразу же включился Джек, – для меня это некие абстракции, все-таки. Сочиняю программные обеспечения для реализации фантазий моих коллег. Нам с Жанной, кажется, удается создание искусственного разума. Он явно нужнее будет на новой Земле.

Кстати, вы все таким образом будете избавлены от нового витка технофобии или чего там… Что касается личной мотивации? Надоело играть в компьютерного гения. Пора уже поиграть в бога.

– А я верю в рай, – сказала Жанна. Верю. Иначе зачем лететь, соглашаться на весь этот ужас, проходить сквозь «ушко».

– И десять лет со мной в одной комнате, – в тон ей продолжил Джек.

– Извините, мистер Коульз. А где Каролина Смит?

– Она не смогла присутствовать по личным обстоятельствам. – Невозмутимо ответил Коульз. – Послушаем Лёню Гурвича.

– Моя задача сделать так, – начал Лёня, – чтобы после пятисот лет перелета человек оказался на Земле со всеми положенными ей соборами и библиотеками, нотными записями, текстами и холстами. Чтобы, условно говоря, он открыл дверь своего коттеджа, оставленного им полтысячелетия назад.

– Ваш коллега Сайдерс не взял в новую жизнь клопов и мышек, по какому принципу будете осуществлять селекцию вы, мистер Гурвич?

– Я не вправе, – улыбнулся Лёня. – Пусть я десять раз считаю что-то бессмысленным или пошлым, но я не вправе. Те, кто прилетят через пятьсот лет, должны решать, определяться сами, а ставить их перед фактом… значит начать новый отсчет с повтора и довольно бездарного.