Владимир Кулеба - Переводим с итальянского

Хоккей смотрел в новой квартире, сидел на ковре, уткнувшись в экран, пиво из бутылки дудлил. Во Дворец спорта не пошел, как раз мебель перевозили весь день. На обед теща трехлитровую банку самогона своего знаменитого выставила, по случаю новоселья. На мандариновых корочках, почти без запаха, двойной перегонки, чистый, как слеза! И крепость завидная – градусов под семьдесят. На голодный желудок «грузчиков» быстро сморило, Васька Селиванов в трамвае уснул, так и ездил всю ночь – от Красной площади до Шулявки, пока не сдали в вытрезвитель. Пришлось утром ехать в отделение милиции, на Хоревую, выкупать за пятнадцать рублей. По нынешним временам – тьфу, не деньги, говорить не о чем! А тогда чуть ли не у соседей занимать пришлось, все вокруг тянули на одну зарплату, копейка в копейку. Но главное, – чтобы на работу не сообщили, тогда с этим строго, могли и на улицу выставить запросто!

Сколько таких случаев сплошь и рядом. Удивительно, как всякая ерунда в память въедается, десятистепенная, нужна тебе, как прошлогодний снег, пепел истлевший. Вот загадка: зачем столько лет занозой в душе сидит?

И шурин жил здесь же, рядом, на Белорусской. Ходили друг к другу по выходным обедать, да и по вечерам в будни, после работы, заскакивали. Господи, да было ли это все? Сейчас невозможно представить: сидели все за одним за столом, как только помещались – шурин со своей Галкой, мы с Валентиной, тесть с тещей, родители. Дамы – винишко, мы – самогон, иногда водку, если водились деньги, закусывали, чем Бог послал. Хохмили, любили друг друга, казалось, так будет вечно.

Шурин – парень центровой, козырный. Весь Подол в друзьях, жил там на Игоревской, а переехал к супруге на Лукьяновку – и здесь первый человек. Вот кто умел с людьми обходиться, общий язык с любым мог в двадцать минут найти.

Продавщицы, подавальщицы в столовке, официантки души не чаяли. Тогда ведь как было: на бутылку сбрасывались вдвоем-втроем, шли в диетическую, брали капусточки какой за восемь копеек, винегрету, стаканы пустые, под столом разливали втихаря. В точках общепита шурин желанный гость. Не одна краля-судомойка, выдавая чистые стаканы, провожала полным надежд взглядом. Напрасно! «Рожденный пить, любить не может!» – говорил наставительно шурин, когда приставали слишком назойливо.

Во всех питейных точках его знали, как облупленного. Стоит только появиться с ним где-нибудь, уже окликают: «Карен, Саня, привет! Иди к нам быстрей, третий нужен…» Фамилия – Корниенко, на микрорайоне все Кареном звали. Высокий, спортивный парень, смуглый, волосы темные вьются, очки темные, хамелеоны, по тем временам большая редкость. Не кичился, носом не крутил и не заносился. С последним алкашом, если пригласит, из горла бутылку термоядерного чернила – «Червоного Міцного», «Лиманского» или «Солнецедара» – не брезговал раздавить. Для друга, что называлось, последнюю рубашку готов снять. Сколько не залетали, в разные истории по пьяному делу попадали, такого, чтоб друзей бросил, не помог, не выручил – ни в жизнь! Бывало, всю мелочь, до копейки, отдаст, если кто не знакомый попросит.

Стояли как-то за маслом под Новый год, отпускали по двести граммов в одни руки, люди с шести утра очередь на улице занимали. Дубарь страшный, мороз – минус 18, с ветерком. А что делать – без масла Новый год не встретишь. Был там один магазинчик, продуктовый, на весь район дежурный – и молоко, и сахар, и колбаса, и спиртное – все в одном. Шурин так себя поставил, что им в непосредственно в подсобке наливали, по тем временам – неслыханное дело! Не очень, правда, чистые стаканы, после мукИ, на зубах песком трещала. По тем временам – немыслимый блат. К 1982 году не только масла не стало – все продукты, как корова языком слизала, голый вассер кругом. На сахар через ЖЭКи выдавали талоны, на каждого прописанного на данной жилплощади, по два кило в месяц. А за маслом – очереди несусветные, по километру. Стояли на улице, отбивали чечетку, в нейлоновых курточках, что делать – других-то и нет, откуда у бедных студентов соболя? Казалось, еще немного, и уши треснут от холода. Хорошо, подсобка рядом, по очереди, чтобы не так заметно, отлучались. Такса известная: рубль – стакан красненького. И за то спасибо, хоть и дорого, конечно!

– Что мы деньги выбрасываем? – предлагаю шурину. – У меня же – самогон, в такой зусман – получше будет, согреемся хоть. Да и дома никого. Пока Валентина моя на работе, из банки цедили по сто граммов. Раза три за очередь успевали. Махнул рюмку-другую – стоять намного веселее.

Шурин к тому времени свой бизнес открыл. Один его знакомый на работе имел доступ к множительному аппарату. Тогда слово «ксерокс» никто не знал. Оборудование строгой секретности считалось, режимное. За исключением некоторых закрытых учреждений, милиции, КГБ и горкома партии – нигде больше не устанавливалось. Даже в райкомах – не положено. Но и там, где они стояли, режим и дисциплина железные. Каждый размноженный документ фиксировался в специальном прошитом журнале, подписи – кто давал разрешение, кто – исполнитель, кто лично множил.

Шурин придумал талоны на сахар «тиражировать» и своим людям «сдавать» по «трехе». Кило сахару-песка тогда стоило семьдесят восемь копеек. Был еще, правда, за восемьдесят четыре, «кубинский», как его называли. Когда появился, народ поначалу роптал: хуже отечественного сахар, но на шесть копеек дороже. Дурят нашего брата! Потом, когда не стало вообще никакого, расхватывали за милую душу, и шести копеек не жалко, лишь бы только в продаже! Да скоро и кубинский исчез с прилавков, еще до того, как талоны ввели. И если, допустим, ты жил здесь, а прописан на Подоле, как шурин мой, – дуй туда, отстаивай очередь в жэке, в котором зажравшаяся шушера принимает два раза в неделю, в самое неудобное время.

Послав их куда подальше, шурин наладил сбыт талонов, чем, во-первых, решил свои личные финансовые проблемы, а, во-вторых, существенно пополнил семейный бюджет. Сахар-то всем нужен! Многие, кстати сказать, из него самогон гнали. Правда, дрожжи, без которых ничего не получится, исчезли еще раньше, года два назад.

Через месяц они с Галкой в очередь на стиральную машину «Малютка» записались. По тем временам – ужасный дефицит, роскошь недоступная. И потому, что четыреста рублей стоила, и, главное, – «достать» нет никакой возможности. Валентина считала, причем, на полном серьезе, что «стиралки» эти, по наивысшему распоряжению, мановению волшебной палочки, плавно спускаются с неба, предназначены только избранным, за их особые какие-то немыслимые, исключительные заслуги. И простому смертному о них и мечтать нечего. Впрочем, тогда все так «доставали» – и мебель, и книги, и одежду, и продукты.