Наталия Великанова - Ловец женщин

В тот знойный июльский денёк избежать Елецкой улицы и не выдать себя, не было никакой возможности. Светлая, почти белая земля с блёстками кремния, бесконечная дорога под палящим солнцем. Колючая трава по обочине и сухие раковины улиток под ногами. Понурые после тяжёлого трудового дня, наполненного криками смотрителя и горячим запахом асфальтной крошки, ребята не шли, а скорее тащились. Она, Пуд, Елисей Рудаков и Дробышев Гриша. Вроде даже и не обсуждали ничего. Маруся брела, спрятав руки в карманы. Отваги повернуть голову в сторону пугающего заведения не было.

И всё же не удержалась – посмотрела. Взгляд скользнул вдоль стены. Кроме новой высоченной глухой ограды с тех недалёких времён, когда она приходила сюда ежедневно в пятнадцать ноль-ноль, ничего не изменилось: всё то же серое блочное здание исследовательского корпуса, голубые ели у центральной проходной, истоптанные ступеньки, по которым она поднималась и спускалась не единожды. Территорию огораживала незнакомая каменная стена, за которой высилась громада многоэтажной клиники. Там, на одном из бесчисленных балконов, она и увидела девушку.

Было не разобрать, что она делала: то ли с тоской смотрела на город, то ли устало прислонилась к перилам, то ли ждала кого-то. Маруся разглядела пушисто-рыжую копну волос, прежде чем съёжилась от удушающего страха: в клетке за стеной, в одной из миллионов палат могла находиться и она.

Глаза тут же дёрнулись прочь. Нет! Нет! Ей там не место!

Теперь уже женщин в Центрах было мало, не то, что в то время, когда маму забрали. Тогда их были сотни. Марусе едва исполнилось четырнадцать, она ещё училась в школе, занималась в легкоатлетической секции и была совершенно обычным среднестатистическим подростком. Первый год маму можно было навещать, и Маруся продолжала жить, как раньше. Ходила на склад за провиантом, в кино, в читальный зал, в булочную. Пока мама на одном из свиданий не велела забыть её и переехать. Прикинуться мальчиком.

Стоило вспомнить последнюю встречу, сразу окутывал запах сентября. Оранжевые листья на деревьях и под ногами. Мама смотрит строго, держит руку и она, Маруся, замечает, как мелко дрожат, с детства знакомые до последней паутинки, пальцы. Мама говорит быстро, словно заранее приготовила речь и выучила её наизусть. Она не шепчет, не таится.

Много позже Маруся поняла, что мама это делала намеренно, чтобы к ним не прислушивались. Смотрела дочери в глаза и брала клятвенное обещание, ни под каким предлогом не являться на встречи. Мама говорила бодрым голосом, но… было страшно. Маруся так ей и сказала:

– Мам, не пугай меня. Я не смогу одна.

– Привыкнешь, милая. Другого выхода нет.

Маруся, как заворожённая, кивнула. Тогда она не знала, что к страху нельзя привыкнуть.

Да, побег спас ей жизнь, сохранил свободу. Но только что это была за жизнь? Она просыпалась с вечной боязнью в душе – ужасом затравленного дикого существа. Сначала, когда ещё были деньги, она, по маминому наставлению, спряталась в провинции, в маленьком городе, где главным образом занималась тем, что играла не свою роль. Как документ использовала паспорт брата, благо фотография там была почти детская.

Только Георг Гейслер [3] А. Зегерс «Седьмой крест» из неё был никакой. Каждый раз Маруся дрожала, просто тряслась от страха, стоило оказаться ей в поле зрения представителей власти.

Страх был непостоянный: он приходил волнами. Иногда накрывал Марусю с головой – она замирала и скукоживалась, и не спасало от холода ни солнце, жгущее спину и плечи, ни жар костров под кипящей смолой. Казалось, что вот-вот, сию секунду мимо идущий человек превратиться в представителя закона и возьмёт её под локоть, как Иннокентия Володина [4] А. Солженицын «В круге первом» . Потом страх откатывал, и Маруся ругала себя трусихой и нервной барышней. Вспоминала тёплые ладони Луки и поучительные слова.

– Смелость, Маруська, это не отсутствие страха, а сопротивление ему и контроль над ним. Знаешь, кто сказал? Марк Твен!

Ох, Лука, Лука! Где же ты теперь?

А тоска? Такую тоску она испытывала впервые в жизни. Ужасающее, сжимающее внутренности в узел чувство, что она никогда не увидит ни родного дома, ни близких.

А ведь бояться было не впервой: тяготы военного детства не прошли мимо. И к тому моменту она уже понимала, что значило потерять одного за другим близких родственников, в том числе и отца.

Только воспоминания о маминых напряжённых до неузнаваемости глазах заставляли сжимать кулаки и держаться, держаться из последних сил.

Средства быстро закончились, и пришлось наняться уборщиком на завод по переработке бытовых отходов. Каждый день был борьбой с самой собой. Она заставляла себя подниматься из постели, маскироваться, выходить на улицу, здороваться, топать на пугающую работу.

Огромное, гулкое, похожее на вокзал здание. Внутри было два цвета: грязно-белый и чёрный. Такие же цвета имел город. Грязно-белыми были многоэтажные коробки домов, редкий снег, подёрнутое дымкой море, зимнее небо. Чёрными – голые деревья, окна, заборы, телеграфные столбы, провода и рельсы. Комья застывшей земли, угольные кучи у котельных, клетки разрушенных войной зданий. Словно художник, подверженный тяжёлой депрессии, нарисовал мутной тушью на пыльном ватмане все до единого городские пейзажи.

Одиночество тяжёлым камнем давило на грудь. Она ведь так привыкла, что рядом была семья. Не только отец, мама, брат, но и тёти, дяди, двоюродные и троюродные сёстры, кузины, бабушки. А тут мигом не стало никого. Она очутилась одна не только в незнакомом городе, но в непонятном, новом мире, меняющемся каждую секунду не в лучшую сторону. Оказалась во вселенной Гарри Поттера [5] Д. Роулинг «Гарри Поттер и Дары Смерти» , где победил Тёмный лорд, с одной лишь разницей: это была не выдумка.

Она не смогла продержаться в глуши и года. Тоска по Царицыну, по маме, по улицам, на которых росла, надежда найти уволившегося из армии Луку, были выше инстинкта самосохранения.

Тем не менее, в родной дом являться было не безопасно, поэтому Маруся поселилась в одной из коморок заброшенного монолита, бывшего когда-то целым кварталом. Сюда давным-давно мама водила её на занятия к логопеду.

Лестницы в доме вились безликие, бетонно-заурядные – такие, от которых в дрожь бросало. Рядом с её комнатой квартиры пустовали, но этажом ниже ютился миролюбивый старикан. Молчаливый и тихий, он носил один и тот же старый костюм грязно-синего цвета, для которого давно и безнадежно усох. Пиджак перекашивался на плечах, свисал, закрывая ладони и всякий раз напоминая Марусе о быстротечности времени.

Кем был дедушка в прежней жизни, Маруся не знала. Однажды, правда, слышала, как он рассказывал в никуда, что участвовал и в Северо-Западной и в Африканской войнах.