Мария Герус - Крылья

Это оказалось последней каплей. Первой зарыдала Светанка. За ней Ланка. Истерика распространялась как пожар. Через минуту двадцать пять лицеистов выли, кидались на дверь или просто царапали стену. Успокаивать их никто не собирался. Ясное сознание в этой толпе сохранил только Илка, хотя ему было хуже, чем остальным. Он отчётливо запомнил слово «заложники» и хорошо понимал, что оно означает.

Фамка не слышала ни криков, ни жуткого грохота. Пока все стояли в шикарных покоях, растерянно озираясь, она тихонько, по стеночке, побрела прочь, надеясь, точно больное животное, найти какой-нибудь тёмный безопасный угол. Нашла, забилась поглубже, закуталась в какие-то мягкие тряпки и наконец позволила себе потерять сознание.

Очнулась она оттого, что кто-то зверски тёр её уши. Это оказалась Жданка.

– Ну вот, а я думала, ты померла! У нас под мостом тоже один вот так: лёг спать, а утром смотрим – он уже холодный.

– Чем это пахнет? – еле ворочая языком, спросила Фамка.

– Так я тебе поесть принесла, – Жданка сунула ей в лицо глубокий черепок, до краёв наполненный мутной жижей. В жиже плавали какие-то размокшие кусочки. Из всего этого торчало единственное личное имущество Жданки – обкусанная по краю деревянная ложка.

– Спасибо, – прошептала Фамка и ухватила ложку дрожащими от жадности пальцами. К несчастью, еда очень быстро кончилась.

– Ты сколько дней не ела? – деловито поинтересовалась Жданка. – Три? Четыре?

– Два.

– Тогда пошли. Там эти целый котёл притащили. А маменькины детки нос воротят. Говорят – объедки. Я на неделю налопалась. Больше не влазит.

– Пошли, – решительно сказала Фамка. И медленно встала на колени.

– Ты поосторожней, сразу не наваливайся, – напомнила Жданка.

Выбравшись из королевской гардеробной, Фамка увидела, что уже наступил вечер. По восточной стене спальни, потухая в складках вытертого гобелена, скользили бледные отсветы заката. Наплакавшиеся курицы забились под пыльный балдахин роскошного королевского ложа, всхлипывали и тихо шушукались. Котёл стоял в гостиной, на полу у самой двери. Вооружившись Жданкиной посудой: ложкой и черепком – осколком какой-то старинной вазы, Фамка торопливо наскребла вторую порцию аппетитного месива и принялась жадно есть, чавкая и постанывая. Она старалась не спешить, но ничего не получалось. Приканчивая третью миску, она обнаружила, что рядом сидит Варка и смотрит на неё круглыми глазами. На секунду Фамка расстроилась, но потом решила, что ей наплевать.

– Чё пялишься? – спросила она, наплевав заодно и на лицейскую вежливость.

– Да ничё, – ответил поднаторевший в уличных разборках Варка. – Вы там у себя в Норах, чё, голодаете?

Фамка дернула плечом, чтоб отвязался. Четвёртую порцию она есть не стала, хотя очень хотелось. И так, наверное, тошнить будет.

– Что ж ты мне не сказала, – не унимался Варка, – или матери? Ты же знаешь мою мать. Разве она для тебя куска пожалела бы?

– Отлипни от меня, – зевнула Фамка. Подумала и, чтоб он точно отвязался, добавила пару выражений, принятых в избранных кругах Рынка-на-Болоте.

Варка растерялся. Такого девушки ему ещё не говорили. Пока он раздумывал, что бы ответить, Фамка прислонилась к стене и заснула.

– А у вас, в Гнёздах, разве не голодают? – спросила пристроившаяся рядом Жданка. Варка помотал головой. Конечно, мать уже тыщу лет не пекла столь любимые Варкой пирожки с яйцами. Исчезла рыба. В последние дни, кажется, не было масла. Так что Варка частенько вставал из-за стола недовольный. Но не голодный. Еды-то в общем хватало. Сейчас, оставшись без обеда и ужина, он был, конечно, голоден, но не до такой степени, чтобы, как Фамка и Жданка, набрасываться на подозрительно пахнущие помои. Тем временем Фамка сползла на пол и свернулась под стеной жалким комочком.

– Надо бы её уложить как следует, – деловито заметила Жданка.

– Тебя тоже надо куда-нибудь уложить. Детям давно спать пора, – Варка подхватил Фамку и понёс в облюбованный ею угол гардеробной, удивляясь по дороге, какая она тощая и лёгкая.

Следующие несколько дней она просыпалась только чтобы поесть и была совершенно счастлива. С неё не требовали работы, не нужно было подниматься в несусветную рань, никто не спрашивал её про всякие анафоры или триангуляционные построения, да при этом ещё и кормили.

Ланка, даже до крайности расстроенная и напуганная, заметила Варкино галантное поведение и решила, что надо срочно вмешаться. Убогая Фамка конечно не соперница, но всё-таки…

– Ивар, – позвала она жалобно, – иди к нам. Нам страшно.

– Чего ж тут страшного, – вздохнул Варка. – Небось, нас охраняют. Вон прямо за дверью солдат с пищалью и собака.

– Они тоже на ручки хотят, – злобно бросил из соседней комнаты Илка.

– Ты им пелёночки смени… – подхватили его дружки, – сказочку расскажи… колыбельную спой…

– И правда, спой, – обрадовалась Ланка. Илкина ревность доставляла ей огромное удовольствие.

– Да, – заныли оживившиеся курицы. – Спой, Варка… Ну что тебе, жалко, что ли.

Илка чуть не плюнул от злости. Это была ещё одна вопиющая несправедливость. Он знал: можно похудеть, вывести прыщи, привести в порядок волосы. Всё можно, кроме одного. Петь как Варка… Утешало Илку только одно – скоро голос у них у всех начнёт ломаться, и хоть этому безобразию придёт конец.

– Чего спеть-то? – насмешливо протянул Варка. – Правда, колыбельную?

– Да ну тебя, – обиделась Ланка.

Но Варка уже уселся на пороге спальни, опёрся спиной о притолоку.

Баю-баю-баиньки,

Спи, галчонок маленький…

Петь для него было так же легко, как дышать. В детстве он искренне изумлялся, почему взрослые просто разговаривают. Ведь петь гораздо удобнее. Он пел, глядя на темнеющее вечернее небо за разбитым окном гостиной. Оно казалось расчерченным на квадраты. Те, где уцелели стёкла, – плоские и тёмные, те, что без стёкол, – светлее и глубже. В королевских покоях было уже совсем темно, но ни ламп, ни свечей сюда приносить, как видно, никто не собирался.

Баю-баю-баюшки,

Спи, мой белый заюшка…

Варка всегда был беспокойным ребёнком. Мать, бывало, по часу сидела, пытаясь его унять. Он пел и думал: вечер, над столом зажгли лампу, сели ужинать. Белые миски на гладкой жёлтой столешнице, свежие булочки горкой. Пар из чайника. Мать волнуется, что Варки нет. Отец тоже волнуется, но не подает виду.

Баю-баю-баюшки,

Не ложись на краюшке…

Незаметно подползла Жданка, пристроилась под боком и подхватила мелодию. Жданке жилось сытнее прочих подмостных жителей именно из-за песен. Слух у неё был точный, а голос хрустальной чистоты. Варка улыбнулся, глядя на проступившие за окном первые звёзды. Вдвоём у них с Жданкой получалось красиво. Такое только под звёздами и петь.