Мария Герус - Крылья

– Буду дрова складывать.

Варка окинул Фамку оценивающим взглядом. Без лицейской куртки, в одной заплатанной кофточке, она здорово смахивала на плохо скреплённый скелет. Ножки-палочки, ручки-веточки, шея – несколько жил, прилепившихся к позвоночнику.

– Лучше я сам, – сказал он. – Надорвёшься. А мы без тебя пропадём.

Варка вздохнул. Умная Фамка была права.

– Я тоже могу работать, – влезла в разговор Жданка.

– Ага, – сказал Варка, – щас.

Ни Жданка, ни Ланка, конечно, не работники. Вот если бы Илка… На вид он ещё крепкий. Похудел конечно, но крепкий. Да только как ему объяснить… Объяснить ему что-то может только Ланка. Выходит, он и вправду был того… по самые уши… Если бы Варка знал, что он так влип, может и отступился бы…

– Пойдём втроём, – вопреки ожиданиям, Ланка не стала капризничать, – ещё один день в этих стенах – и я рехнусь. Вот только…

Она вытянула изящную ножку. На ножке красовался модный ботиночек на высоком каблуке.

– Меняемся, – сказала Фамка, выставив вперёд ногу в разношенном материнском ботинке. Толстая подошва, низкий каблук, грубая кожа. – Портянки для тепла намотаешь и в самый раз будет.

– Портя-янки… – недоумённо протянула Ланка.

– Сама тебе намотаю, если не умеешь, – великодушно предложила Фамка.

– Да ещё сверху что-то надо, – сообразил Варка. – В одной куртке холодно будет.

– От тулупа полу отрежем, посредине дырку проделаем, получится душегрейка.

Фамка, как всегда, была очень практична.

На лежанке слабо завозились.

– Нельзя, – раздалось оттуда.

– Чего нельзя? – испуганно обернулся Варка.

– Девке нельзя… Парень… – сквозь свисавшие в беспорядке сивые пряди на Ланку глядели зеленоватые глаза.

– Я не парень! – Ланка выпрямилась, приглашая полюбоваться всеми изгибами своей великолепной фигуры, – чего это он такое бормочет.

– Он всё правильно бормочет, – догадался Варка.

– Точно, – поддержала Фамка, – переодеть тебя надо. В мужское.

– Зачем переодеть-то? Почему в мужское?

– Зачем, зачем… – пробурчал Варка. – Затем! Совсем дура, что ли?

– А-а… Так я же не одна буду… С тобой…

– Кто я, по-твоему? Богатырь Бова? Отряд королевской гвардии? Против взрослого мужчины, да ещё с оружием, я ничего не сделаю.

Он оглянулся на крайна, крайн тихонько кивнул.

– В сундуке… возьмите… и запомните… женщин здесь нет.

На дне сундука среди бесполезного прелого тряпья нашлись стёганные штаны такого размера, что Ланка могла бы завернуться в них до самых ушей. Для полноты костюма недоставало мужской рубахи. Жданка поскребла в затылке и через голову стянула свою.

– Грязная, – поморщилась прекрасная Илана.

– Сама больно чистая, – обиделась Жданка.

Да уж… Чистой себя Ланка считать никак не могла. Не мылись они больше месяца. Натянув Жданкину рубаху поверх штанов, которые пришлось подвязать подмышками, она плавно прошлась перед Варкой, повернулась, приглашая полюбоваться новым нарядом.

– Как я выгляжу?

– Изумительно, – чистосердечно восхитился Варка, – то, что надо!

Перед ним топталось бесформенное существо неопределённого пола и возраста. Грубая рубаха топорщилась во все стороны, драные штаны с торчащей из всех швов овечьей шерстью нелепо волочились по полу.

Ланка окинула себя взглядом и вдруг хихикнула, взглянула на Жданку и захохотала в голос. Варка решил было, что это снова истерика, но Ланка смеялась совершенно искренне. На Жданке под рубахой был надет корсаж от бального платья с огромным вырезом, украшенным линялыми атласными розами. Над розами торчали ключицы, острые плечи и сквозь бледную кожу отчётливо просматривались рёбра.

Подскочив к Ланке, она присела в неуклюжем реверансе, Ланка сдержанно поклонилась, умело подражая манерам светского щёголя, и они запрыгали на пятачке между дверью и печкой, пытаясь изобразить модную в этом сезоне алеманду. Ланка умела танцевать очень хорошо, Жданка не умела вовсе, но вертелась и кривлялась от души. Блестящий кавалер в стёганых штанах и изящная дама, похожая на потрёпанный веник, ни с того ни с сего украшенный розочками.

Неожиданно для себя Варка согнулся в приступе дурацкого смеха. Дама, приподняв драную юбку, кокетливо перебирала босыми исцарапанными ногами. Кавалер, свободно вращавшийся внутри своей одежды, обращался с дамой учтиво, но холодно. Варка попытался напеть им мелодию, но не смог. Петь и смеяться одновременно не получалось. Сзади, с лежанки, тоже донёсся короткий сухой смешок. Варка подозрительно покосился в ту сторону, но крайн не шевелился. Неприбранные волосы полностью скрывали его лицо. Кто его знает, может это в печке треснуло.

Фамка, открыв дверцу, мешала горячие угли. По лицу её тихо текли слёзы. Она сама не знала, о чём плачет: о глупых детях, которые вопреки всему смеются и надеются на чудо, о своём сиротстве, о том, что чуда не будет, или о том, что кругом дождь, что весь мир ополчился против них, и никто на свете им не поможет.

Она была права. Никаких чудес не произошло. Никто не явился, чтобы спасти их от нужды и голода, и крайн не воскрес после первой же дозы волшебного порошка. Он хворал долго и трудно. Лихорадка то отступала, то принималась терзать его с новой силой. Он таял, слабел, рана очистилась, но заживала медленно. Маковое молочко помогало плохо, и боль постоянно мучила его, лишая сна. Фамка понимала, будь у них для больного что-нибудь получше, чем та же каша, которую она варила для остальных, только протёртая и разболтанная в воде, дело пошло бы на поправку.

Но все-таки он не умер, чаще открывал глаза, а изредка даже ронял два-три слова. Его вечной неутомимой собеседницей была Жданка. Усевшись у изголовья, она болтала обо всем на свете, рассказывала какие-то истории, обычно начинавшиеся словами «У нас под мостом был один такой…» или тихонько пела. Крайн против её присутствия не возражал. Во всяком случае, в минуты просветления не гнал от себя и ни разу не обругал. Из хижины Жданка почти не выходила. Гулять босиком в открытом бальном платье по северному Пригорью в середине месяца чернотропа не смогла даже привычная ко всему нищенка с Болота.

На Фамкины плечи легло нехитрое хозяйство: вода, печка, постирать бинты, сменить под раненым травяную подстилку, жалкий обед, который никого не насыщал, но позволял не умереть с голоду.

Еду добывали Варка, Ланка и Илка. В первый же день хозяин Починка Верхнего, которого, как выяснилось, звали Антоном, хмуро оглядев представшую перед ним оборванную троицу, заявил, что платит только за работу, а сколько народу ее будет делать, ему плевать. Варка не спорил. Это показалось ему справедливым. Выяснилось, что работать так отчаянно и самозабвенно, как в первые дни, когда он пытался усталостью прогнать чёрное горе, уже невозможно. Боль ушла внутрь и больше не душила его каждую минуту.