Роман Алёшин - Чему быть, того не миновать. Летопись Линеи

– Да, через тебя прошло столько женщин, что я и не думал, что ты сможешь вот так вот взять влюбиться в одну из них, это как будто не для тебя, что ли.

– Поверь, Леон, ты у меня с языка снял эти мысли! Я не знаю, что в ней черт подери такого! Даже не знаю, веришь ли ты мне? Но меня тянет к ней так, что сил нет сопротивляться, клянусь наследством отца! Все эти годы воплощением любви для меня был стон и треск крепостных стен, что хрустят как сухой хворост в костре и раскалываются подобно ореху, под ударами будоражащих кровь выстрелов требушета. Я испытывал любовь к музыке мелодию в которой составляли крик вошедших в раж воинов, звон мечей и топот копыт, разбавляемых ржанием и сопением лошадей. Моя любовь – сражение, лишь в нем я чувствовал себя живым, хотя в два счета мог оказаться мертвым. Теперь же, моя любовь и любовь ли, принадлежит женщине, а ратному делу придется примерить на себя роль любовницы.

– Что ж, я рад за тебя и искренне надеюсь, что все это всерьез, а не однодневный роман, – Леон обнял друга, похлопав по спине. – Только обещай мне, что сам не станешь разбойником, ты же рыцарь в конце концов.

– Обещаю! – ответил на шутку друга Готфрид и они оба посмеялись.

От Готфрида не укрылась тревога Леона, который хоть и поддержал друга, был крайне обеспокоен тем, что он сделал. Готфрид испытывал крайний, удушливый дискомфорт от того, что его другу придется хранить эту тайну. Леон делил мир на черное и белое, Готфрид же после потери родителей своих скитаний по улицам, уже и забыл о существовании таких цветов, его мир состоял только из полутонов. Ему лишь оставалось гадать с каким трудом и внутренней борьбой Леону далось произошедшее. Но как говорится в иных сказках и присказках, – победила дружба. Дружба, которую Леон ставил превыше принципов, обетов и прочего как показала практика, хотя ранее он считал, что это вовсе не так.

Под накрапывающем дождем, по грязи пленников провели к плачущей сосне, дали право последнего слова, а потом все закончилось. Последними словами одного из разбойников стали: «Целуйте до старости жопу старосты», обращенные к эквиларам. Второй попросил прощение у матери, а третий от страха потерял дар речи и так ничего не сказал, но судя по всему, надул в штаны. Разбойники украсили собой одинокую сосенку в поле, покачиваясь на ее ветвях. После не самого воодушевляющего зрелища, рыцари обратились к записке от призраков, – она действительно была нацарапана кровью на клочке дубленой кожи. Характер царапин указывал на то, что сделаны они были чем-то вроде когтей, но никак не ножом, как предполагал Готфрид, который без всякой брезгливости распробовал на вкус кровь с послания, ожидая, что это будет вино. Зотик попутно подготовил к ночной вылазке три отличных одноразовых факела, способных гореть в любую погоду.

Эквилары вернулись в дом и за сном скоротали время перед ночным походом. Беатриче спала на груди Готфрида, крохотная как новорожденные котенок, а может просто имитировала сон, кто их разберет, этих загадочных существ? Как и было велено, Арина разбудила мужа к полуночи, когда люди уже заперли дома, закрыли все окна ставнями и заложили их досками. Мужчины с досадой обнаружили, что накрапывающий дождик не утих, но лишь разошелся, вновь обернувшись грозой. Проливного ливня к счастью уже не было, но дождь есть дождь, – в конце концов рыцари зря что ли сушили пол дня свои вещи? Зотик одел частично распущенную кольчугу, опоясался охотничьим ножом и топориком. Водрузил на голову конусообразный формы шлем, вооружился дубиной и оберегами. При оружии и кольчуге здоровяк Зотик выглядел еще крупнее, напоминая заправского племенного воина атабов.

– Зотик, тебя кто в темноте увидит сам призраком станет! Ума не приложу чего ты так перепугался хутора этого. – заметил Готфрид, любезно отказавшись от оберегов, предложенных рыжеволосым другом.

– Посмотрю я на вас, когда сами увидите это бесовство. Призраку дубиной по башке не врежешь как негодяю какому, верно я говорю?

– Верно, но помимо оберегов ты и в кольчугу нарядился, думаешь от призраков спасет?

– Эт самое, яж грил уже, вдруг там и не призраки, а леший какой или иное чудище? Да и не пристало мне по лесу ночью налегке шастать. Призраки-призраками, а волки на охоту по ночам выходят.

Леон поблагодарил Зотика и одел один из оберегов, не то из вежливости, не то и правда на всякий случай.

– Да помогут нам Боги! – выдохнул Зотик и вышел в ночную тьму.

– Ну и темнотища! Да уж – глушь есть глушь. – посетовал Готфрид.

– Чем ночь темней, тем ярче звезды, – в своем обычном, романтическом ключе ответил Леон, а затем взглянул на небо. – Но не сегодня, увы.

Все небо было затянуто грозовыми тучами, не было видно ни луны, ни звезд. Спрятав голову в капюшонах походных плащей, эквилары и староста Луковок оседлали лошадей, зажгли факела и покинули деревню, направляясь на запад, к графскому хутору.

– Слыхали? – прошептал Зотик, обернувшись к друзьям с дикими глазами.

С хутора доносилось протяжное завывание, весьма жуткое, неприятное, потустороннее и давящее как мешок с овсом, что положили на грудь, затрудняя ее подъем при каждом вздохе. Рыцари молча кивнули, поерзав в седле. Лес озарила вспышка молнии, а над головой вновь кто-то замолотил в небесный барабан или же катал горы, ассоциации у друзей были именно такие. Деревья и кусты качало из стороны в сторону порывистым ветром. Тут и там мерещились тени, слышались странные звуки, обыденные днем, но холодящие кровь ночью. Атмосфера выдалась та еще: ночь, лес, гроза и трое мужчин с факелами, пробирающимися к усадьбе с призраками, завывающей на всю округу. За пределами деревни стало темно как в колодце и так же сыро. Лишь где-то в глубине леса изредка едва мерцали эйдосы.

– Свезло же нам, Леон, в один день столько событий, – шайка разбойников, эйдос, теперь еще и это, – заметил Готфрид.

– Трудно с этим не согласиться, мой друг.

– Страшно?

– Скорее неприятно и тревожно, но я же с вами, вместе не страшно.

Беатриче расположилась меж ушей Гермеса, как меж двух черных гор.

– Зотик, а ты вот приведений боишься, а эйдосов нет?

– Энти летучие чудесатики сызмала нам повсеместно встречаются, а призраки что?

– И то верно.

По мере подъема на хутор, завывание становилось все сильнее и от того ныло в животе при мыслях о том, кто и ли что может издавать такие звуки. Пламя металось на кончиках факелов как разъяренный бык в загоне. Порывистый ветер и дождь усердно корпели над тем, чтобы бастион света созданный факелами пал. Сродни последним защитникам бастиона, не желающим опускать руки и сдаваться, пламя факелов рьяно разрывало в клочья окружающую тьму. Отбрасываемые пламенными защитниками света, тени искажались и вились как кривые, запутанные корни деревьев, отступая и растворяясь в кромешной темноте.