Марат Валеев - Бестолочь. Приключенческая проза

– А ну пошли! – тут же соскочил с места, прислушавшись, участковый. – Это, похоже, алкаш Саркамысов. Снова, тварь, жену свою бьет…

– Или убивает, – с тревогой добавил я, напяливая на голову шапку. – Вон как истошно визжит. Ты оружие-то возьми.

Но Даурен только рукой махнул и выскочил из кабинета, как был – в свитере и без шапки. И лишь галифе с красным милицейским кантом, заправленные в начищенные до зеркального блеска сапоги, служили подтверждением того, что он милиционер. Впрочем, в этом совхозе и так все знали, кто такой Даурен.

Я нахлобучил шапку, а куртка и так была на мне, и побежал за Дауреном.

Оскальзываясь на начавшем подтаивать утоптанном снегу, мы проскочили приконторский скверик, перебежали пустынную улицу и оказались у трехоконного приземистого дома с голубыми ставнями, с распахнутой настежь щелястой калиткой.

Оттуда, из глубины двора, и доносились эти жуткие крики. Старлей, не останавливаясь, влетел во двор, я за ним. И нам открылась кошмарная картина. Мужик в потертом, лоснящемся полушубке, стоя на коленях, обеими руками буравил в собачьей будке каким-то непонятным инструментом с торчащей из-под локтя отполированной рукояткой, и хрипло орал:

– Ах ты, сволочь, хозяина кусать? Сдохни, падаль!..

А из будки доносился истошный непрекращающийся вой, переходящий в самое настоящее высокоголосое рыдание.

Не смея приблизиться к расправляющемуся с собакой мужику, в нескольких метрах от него все всплескивала руками средних лет тетенька, с накинутым на голову и плечи серым вязаным платком, с уже начавшим желтеть застарелым синяком под глазом, и плачуще причитала:

– Гришенька, голубчик, что ж ты делаешь?! Не трожь Пирата!

У меня потемнело в глазах и ноги сделались ватными. Такого зверства я в своей жизни еще не видел, и просто впал в ступор. Спасибо Даурену – он, не растерявшись, сходу подлетел к мужику, корячившемуся у будки, схватил его за плечи и с размаху откинул назад.

Мужик кулем свалился на спину. При этом орудия своего из рук не выпустил, и так и упал с ним, держа над собой. Это оказалась пешня для пробивания прорубей во льду, с вытянутым, как жало, и окровавленным острием.

– Ты что, гад, творишь, а? – сиплым от ярости голосом выкрикнул Даурен, выкручивая из рук поверженного Гришеньки окровавленную пешню. – Ну, застрелил бы его, если уж так приспичило. Что ж ты изгаляешься над псиной?

– Пошел на хер, мент! – хрипел мужик, не желая расставаться с пешней и покраснев от натуги. – Моя собака! Че хочу, то с ней и делаю! Она меня, гнида, укусила!

– А я тебе говорила – не лезь к Пирату пьяным, не лезь! – заголосила подоспевшая тетка – видимо, жена укушенного мужика. – Они ж пьяных не любят, хозяин ты или не хозяин. Вот она тебя и тяпнула!

– Уйди, сука! – орал Гришенька, из последних сил держась за выкручиваемую из его рук пешню и уже непонятно, к кому обращаясь. – Убью-ю!

Наконец, я пришел в себя и поспешил на помощь к Даурену. Вдвоем мы таки вырвали страшное оружие из неожиданно цепких рук озверевшего хозяина двора. От него за метр разило сивухой.

В это время из будки вылезла собака – это был молодой кобелек, обычная черно-белая дворняга. Поджав хвост и жалобно скуля, псина поползла в дальний угол двора, волоча задние лапы и оставляя за собой кровавый след.

– Ну, Даурен, морда твоя ментовская, попадешься ты мне где-нибудь один на один, да без твоей пукалки, – ворочаясь на утоптанном, грязном снегу, продолжал угрожать участковому потерявший всякий страх Гришенька.

И тут импульсивный Даурен, увидев, что сделал с собакой этот (здесь перейду на высокий штиль) потерявший человеческий облик алкаш, да еще и вынужденный выслушивать его угрозы, не выдержал.

Прорычав что-то нечленораздельное, он пнул Гришеньку в грудь, возвращая его в горизонтальное положение и, нагнувшись, сцапал валяющуюся у ног пешню, перехватил ее поудобнее и стремительно и мощно занес над головой.

– Даурен!!! – в ужасе закричали мы хором, я и тетенька, жена этого придурка Гришеньки. А Гришенька испуганно заслонил голову обеими руками.

Увы, разъяренного Даурена это не остановило. И окровавленная пешня, тускло сверкнув в лучах заходящего солнца, обрушилась на валяющегося в его ногах Гришеньку.

Я зажмурился, ожидая предсмертного вопля изверга, приговоренного решительным и суровым милиционером к такой ужасной экзекуции – эквивалентной, кстати, совершенному им злодейству.

Но Гришанка лишь тоненько взвизгнул и вывалил на участкового новую порцию грязных ругательств.

Я несмело открыл глаза. Этот редиска, этот Гришенька Саркамысов был жив, и снова пытался встать на ноги. Но пешня была точно и намертво вогнана Дауреном между его ног в опасной близости от причиндалов и, пробив полушубок, намертво пригвоздила его к земле.

– Ты мне ответишь за полушубок, мент! – брызжа слюной, орал он на Даурена.

– Да, да, мы на тебя заявление напишем! – вторила ему издали жена. Затем она все же боязливо приблизилась к мужу и стала обеими руками раскачивать пешню, пытаясь выдернуть ее из стылой земли и таким образом освободить своего раздолбая Гришеньку.

Даурен, не обращая более на них внимания, прошел к забившейся за поленницу собаке, стал внимательно осматривать ее кровоточащую рану. Пес тихонько поскуливал и не мешал старлею.

– Вот урод, позвоночник вроде зацепил, – с горечью констатировал Даурен.

– Что будем делать? – спросил я, тоже присев у Пирата на корточки и осторожно поглаживая его по голове. Пес благодарно лизнул мне руку горячим влажным языком.

– К ветеринару понесу, – решительно сказал Даурен, и начал расстегивать на Пирате ошейник. Отшвырнув его, негромко лязгнувший цепью, в сторону, он осторожно взял громко взвизгнувшего от невольно причиненной ему боли пса на руки, и мы пошли к выходу со двора.

Причитающая жена Саркамысова все еще пыталась раскачать мертво сидящую в землю пешню.

– Куда понесли мою собаку, вы, уроды? – сварливо сказал Гришенька.

– Моли Бога, чтобы она живой осталась! – недобро сверкнул в его сторону черными раскосыми глазами Даурен.

– А то что?

– Самого пристрелю, как собаку! Тварь!

Мы вышли с этого проклятого двора, и Даурен размашисто пошагал вдоль улицы, мимо конторы, где оставался незапертым его кабинет.

– Слушай, там же у тебя не закрыто, – напомнил я, шагая рядом и время от времени поглаживая тихо поскуливающего Пирата.

– Да никто ничего там не тронет, – отрывисто сказал участковый. – Все уже разошлись по домам. Рабочий день-то окончился.

Я понимал, что сейчас не время и не место донимать его расспросами, и все же спросил:

– А что ты с этим придурком, как его, Саркамысовым, делать будешь?