София Совина - Вторжение

Не знаю, сколько прошло времени, но фургон сбавил скорость, ехать стало гораздо комфортнее. Я заметно расслабился. Но прошло только около двух минут, и потом он снова ускорился, причем так резко, что мы повалились в бок.

Я встал на четвереньки, и держа в одной руке фонарь, кое-как пополз к окошку, которое ведёт к водителю. Надеялся на то, чтобы оно открылось. Пока я полз, а потом вставал, держась за рамку от закрытого окошка, фургон набрал ещё скорости, ехал на своём пределе. Гудел как две старые машины.

Только я взялся за маленькую круглую ручку от окошка, уже намеревался открыть его, как в бок фургона, ближе к двери водителя, со всей дури врезалось что-то большое. Меня резко откинуло бок.

Фургон летел с дороги переворачиваясь, все вещи подлетели вверх.

Я помню, как приземлился на правый бок, как острая боль разлилась по руке от удара. Как на меня посыпались коробочки с патронами. Упало моё ружьё, что-то ударило в голову, рядом пролител горящий фонарь. Фургон приземлился, и полетел дальше кувырком с небольшого склона, точно игрушечный. Все вещи и продукты перемешивались вместе с нами точно в миксере. Некоторые коробочки открылись, посыпались патроны. На меня падали продукты и другие вещи, я падал на них. Я помню, как нас кидало во всем этом коктейле, но вот как фургон остановился – не помню. Я потерялся сознание до того как это случилось.

Я очнулся лёжа на животе. Не открывал глаза, не шевелился. Но уже ощущал, как болит и ноет всё тело от многочисленных ударов и падений, особенно сильно ныло в правом плече, крайне неважно чувствовала себя левая нога, болел висок, из которого медленно стекала влага – вероятно кровь. Моя голова чувствовала себя дурно.

Сперва я открыл глаза. Передо мной железная внутренняя стенка фургона. В другом углу чуть моргая, блекло светит мой фонарик на последнем издыхании, в свете которого можно было увидеть очертания кавардака. Я опёрся ладонями, приподнял тело – с меня посыпались патроны, упала жестяная коробочка, пакет с парой консервов, и упаковка не то макарон, не то гречки, с головы слетела страница какого-то журнала. Упала передо мной, и я увидел фотографию с мужчиной – он сидит на раскладном стуле, в руках держит удочку, поплавок в озере на поверхности, вокруг растут камыши. Он в соломенной шляпе и больших резиновых сапогах, смотрит на меня и счастливо улыбается белоснежной улыбкой.

Я сел, кашляя, будто спёрло дыхание.

– Маня? – тихо прохрипел я. Тогда я впервые её так назвал.

– М-м? – вяло отозвалась она из той части фургона куда не светил тусклый столб фонаря.

Я пополз по вещам, взял фонарик и навёл постоянно мигающий луч в сторону дверей. Там лежала она, под перевёрнутой корзинкой-тележкой. Вокруг патроны, коробочки, плед, оборванные страницы журналов, помятые консервы, упаковки с крупами, пустой пакет, ружьё и многое другое. Я подполз к ней, убрал с неё тележку и помог ей сесть.

– Ты как? – спросил я.

Она выглядела очень помятой и вялой, ещё не до конца пришла в себя.

– Неплохо… Жива. Что случилось?

– Ещё не знаю.

– А дядя Боря?

Я оставил её сидеть, а сам пополз обратно, к окошку, которое теперь не наверху, а внизу. Фургон лежал на крыше. Я взялся за маленькую ручку и с трудом открыл окошко, лёг и заглянул в салон через стекло с трещиной наискосок. То, что я увидел, ужаснуло меня, и сперва у меня перехватило дыхание, а желудок будто сжался.

Сиденье водителя было в крови, брызги на осколках разбитого лобового стекла, руле, старенькой магнитоле, и на длинном и широком кожаном пассажирском сиденье. На руле висит кусок чего-то тошнотворного на вид – очень похоже на кусок кишечника. В сердце защемило, а каёмки глаз наполнились солоноватой жидкостью. Мои руки чуть дрожали, но не только от страха, но от гнева тоже.

Подавив ком в горле, я резко закрыл окошко. Опустил голову, оперся лбом в холодное железо, рука сжалась в кулак, вторая сжимает горящий фонарь, который стал мигать реже. Я чувствовал себя как маленький мальчик, который потерял отца.

Лишь мысль о Мане заставила меня собраться и начать думать. Пока я полз к ней обратно, пробираясь через груды вещей и еды, я взял ружьё.

– Что-то случилось? – осторожно спросила Маня. – Что с дядей Борей? Он в порядке?

Я не хотел отвечать на эти вопросы, я не хотел их слышать.

– Молчи, веди себя тихо, – сказал я. – Снаружи могут быть твари.

– Т-твари…? – тоненько вопросила она, заикаясь. – Почему ты назвал их именно так…?

Я холодно взглянул на нее, и она замолкла.

– А кто они, по-твоему? – процедил я сквозь зубы.

Я вручил ей заряженное ружьё. Нашёл себе. Едва разыскал свой рюкзак. Насобирал патронов.

Я попытался открыть дверцы, но дно фургона, которое сейчас над нашими головами, немного прогнулось вниз возле дверей. С третьего удара ноги дверцы распахнулись, я тут же схватился за ружье и приготовился стрелять, стоя на коленях, немного накренившись в левый бок, так как эта нога жутко ныла, а ружьё я держал немного странно из-за боли в плече.

Тишина. Яркое солнце, чувствовалось тепло. Ветерок шелестел листьями и игрался с высокой травой.

Я выбрался первым и осмотрелся. Мы упали с дороги и скатились вниз с небольшого плавного склона, поросшего высокой травой. Врезались в мутированные (напомню – как и все растения) сосны-гиганты – большие и широкие ветви с длинными толстыми зелёными иглами нависают над перевёрнутым фургоном и мной.

Я повернул голову в сторону леса – который не узнать. Гигантские странные джунгли, где вместо пальм и других тропических растений, растут эти сосны переростки, как и берёзы, немного других лиственных деревьев, а так же извилистые кусты, высоченные папоротники, высотой с меня, а какие-то, там в глубине – выше чем я. Так же как и грибы. И вся эта зелень стремилась в город.

Ничего подозрительного я не увидел. Тихо. Мирно. Правда конечно казалось что я нахожусь не на своей планете.

Я коснулся рукой своего виска и увидел на пальцах свежую кровь, которая поблёскивала на солнце. Я обогнул фургон и шёл вдоль него. Его хорошо помяло, из-под капота шёл серый дым и что-то глухо шипело. Окна разбиты, зеркало со стороны водителя оторвано. Много брызг крови, тот тошнотворный кусок кишок был не единственным, было ещё парочка, небольших. А перед закрытой дверью с глубокой вмятиной, которая растёт дальше и приходится немного на основание фургона – на траве лежал чёрный ботинок дяди Бори. Ведёт едва видимый кровяной след по примятой траве. Я шёл по нему – завернул за капот, след тянулся дальше, в лес.

Я услышал звук за спиной, когда резко повернулся, направляя оружие, едва не морщась от боли, то увидел, как на подгибающихся ногах приблизилась Маня. Звук – это её ружье, выпавшее из рук. Дрожащей ладонью правой руки она прикрывала дрожащие губы, а из распахнувшихся глаз полились слёзы. Она медленно мотала головой, не желая верить в это и принимать. Её хвост был распущен, волосы растрёпаны и взъерошены, на лбу глубокая кровоточащая царапина, рядом с ссадиной. Она что-то тихо бормотала себе под нос. Смотрела на место водителя, кровь, ботинок, не зная на чём остановить свой взгляд.