Сергей Пилипенко - Два звонка до войны

Таким образом, сами связи ему больше не нужны, так как в случае какого-либо провала, могут добраться каким-либо образом и до него.

И хотя это было наиболее маловероятно, все же такую возможность исключать было нельзя. Кое-где в разведке всегда остаются так называемые следы, или особую роль играет ключ исполнения донесений, который своеобразно шифруется и принадлежит только одному человеку.

Потому противник всегда будет искать того, кто наиболее надежно затаился и ожидает своего часа.

Зная, как работает гестапо, Молчун ни капельки не сомневался в том, что и его собственный ключ давно вычислен, и только очень редкое и даже своеобразно ретушированное подключение к сеансам связи с наигранными шумами и всеми прочими ослиными атрибутами, как говорят, в разведке, позволяют ему до сей поры оставаться неизвестным, или представлять так называемую букву «икс» вполне немецкого происхождения.

Естественно, гестапо гонялось не за одним ним и помимо уже его самого были еще и другие службы, на техническом вооружении которых стояли самые передовые технологии в деле добычи так обозначенных сигналов.

Потому, Молчун был осторожен. Он все время был начеку и не мог позволить себе какой-либо внутренней уступки, которая могла бы привести к срыву наиболее важного в его жизни задания.

Как и многим в разведке, ему изначально предлагалось разное. Но то ли личные качества, то ли вполне обычный внешний вид немца с его так называемым немного бюргерским приличием, доставшемся непосредственно от предков по генетической линии, привели его к самому трудному по своему смыслу заданию – находиться в логове врага и практически не поставлять каких-либо сведений.

Эта долгоиграющая пластинка, как любил повторять его непосредственный учитель, когда-то сам на своей шкуре почувствовавший и прошедший подобный ад, непременно должна работать, или играть по-своему.

Это значит, что он просто должен был все впитывать, анализировать и по первому вызову предоставить именно те сведения, которые будут наиболее достоверны и раскроют замыслы врага задолго до их исполнения.

Так происходило уже в его практике несколько раз, и каждый раз он докладывал лично Сталину.

Конечно же, он немного приврал Люсе, опуская свой возраст вниз. На самом деле Молчуну уже было под сорок, или если уж точно, то тридцать семь с половиной лет.

Ему, конечно же, очень трудно было вживаться в роль и практически присутствовать при казнях многих и многих людей, придерживающихся именно его взглядов.

Но такова участь самого разведчика, и если он к этому не готов, то его никто и не отпустит в такую даль, да еще и с таким, по-особому важным заданием.

Он был рядом с Гитлером довольно давно. Еще в начале тридцатых годов, словно предчувствуя что-то нехорошее, его подготовили и внедрили именно те люди, которые непосредственно занимались разработкой политических лидеров. Для этого потребовалось многое, и сами детали даже от него самого скрыли, дабы не разглашать то, как было произведено непосредственно внедрение.

В конце концов, он лишь заменил собой одного человека, действительно по-настоящему переняв у того все его черты, вплоть до самых низменных его наклонений.

Это было сложно по-своему, но по-другому нельзя. Требовался именно такой человек, ибо без особого доверия вряд ли вообще можно было бы пробиться хоть куда-нибудь в той самой касте, что присутствовала на тот момент времени.

Вполне естественно, что все наши службы его вели. Они страховали повсюду на самых первых этапах его внедрения. Ни один шаг не мог быть сотворен без ведома той силы, которая его прикрывала.

Центр не мог допустить так называемого случайного совпадения и тщательно охранял жизнь своего представителя, буквально вытаскивая его из самых горячих жизненно возникающих ситуаций.

В конце концов, он пробился к своему визави и по-настоящему стал тому доверенным лицом, испытывая, правда, при этом неимоверное отвращение, которое подавлял только с помощью своей души, что так вполне естественно для него подсказывала прямым исполненным голосом, что и где необходимо делать.

Вначале сам Молчун думал, что это игра или проделки уже наших служб с помощью техники выявить у него самого хоть какие-то недостатки.

Но разговоры об этом никогда там не велись и со временем для себя он сделал единственно правильный вывод, что этому поспособствовала именно сама природа, таким образом прикрыв его самого от опасности, и, возможно, всего лишь с одной единственной целью – сохранить ему присущую жизнь.

Так вот и родился по-настоящему сам Молчун, позывной которого был практически неизвестен никому, кроме очень небольшого круга лиц, входящих к Сталину в самое ближайшее окружение.

Осознав легенду, Молчуну пришлось одеть ее полностью на себя и буквально слить себя с тем, что возможно происходило уже в душе непосредственно подмененного им человека.

Что с ним стало потом, ему было неизвестно. Но скорее всего, он был ликвидирован, как не нужное доказательство факта внедрения.

По большому счету Молчуна это не интересовало, да и времени особо разбираться со всем тем не было.

Его просто предупредили о том, что работать можно полностью безбоязненно. А это обозначало лишь одно.

Что вся так называемая генетическая линия либо была полностью уничтожена, либо сама по себе распалась благодаря времени и целому ряду сумбурно стекающихся обстоятельств.

Таким образом, Молчун был, хоть и не на короткой ноге непосредственно с Гитлером, но состоял рядом и владел ситуацией так, как возможно сам фюрер не мог ее обозревать, исходя из состояния своего физического здоровья и не совсем соответствующих времени теоретических рассуждений.

Сидя сейчас в тихом купе, Молчун вспоминал обо всем этом и особенно о том, как дались ему самые первые шаги в области совершения противоречащих обычному человеческому поведению преступлений.

Ему, естественно, приходилось лишать жизни тех, кто по-своему отстаивал какие-то права и был по-настоящему немцем, а не каким-то прихвостнем задравшего голову ефрейтора.

Именно так обозначали многие немцы фюрера в самом начале его восхождения, непосредственное участие в котором принимал и сам Молчун.

Своих соратников он вполне естественно не любил, и даже отчасти ненавидел, глядя, как они без зазрения совести запросто расстреливают или сжигают людей, не поддающихся их власти и не желающих признавать новую гитлеровскую действительность.

Он наблюдал за обычными грабежами достаточно богатых немецких граждан и вслед за этим производившимися убийствами целых семей. Однажды и ему самому пришлось выстрелить в какого-то ребенка, который по-настоящему нацелился в него самого из старого немецкого охотничьего ружья.