Генри Хаггард - Скиталец

Жрецы подвели его к самой завесе и сами отступили назад, а он с громким криком рванулся вперед, но тотчас же завертелся, как оторванный лист в осеннюю пору при ветре, и был откинут назад. Опять поднялся он на ноги и снова устремился вперед, и опять был отброшен назад. Он еще повторил свою попытку, раздавая бешеные удары направо и налево своей клюкой. Вдруг послышался глухой звук как бы от расколотого щита, клюка раскололась в щепки, лязг мечей и шум ожесточенной битвы наполнил воздух. Затем все стихло, и слепец упал мертвым на землю, хотя Скиталец не мог заметить на нем ни одной раны.

— Подходите! Подходите ближе! — взывали жрецы. — Этот пал, очередь за другими. Пусть желающий овладеть несравненной Хатхор подходит ближе!

Тогда кинулся вперед беглец из пустыни, но был тотчас же отброшен, а на третий раз, когда он повторил свою попытку, вновь послышался лязг мечей — он тоже пал мертвым.

— Подходите! Подходите! — снова приглашали жрецы. — Пал и этот, очередь за другим!

И вот один за другим безумцы стали кидаться вперед, и один за другим падали мертвыми под ударами невидимых стражей-охранителей святилища, пока наконец не остался один только Скиталец.

— Неужели и ты хочешь идти на верную смерть? — обратился к нему один жрец. — Видишь, сколько их было тут? Пусть это послужит тебе уроком! Одумайся и откажись от роковой мысли!

— Никогда! — воскликнул Скиталец. — Никогда не отступал я ни перед человеком, ни перед призраком! — И, выхватив из ножен свой короткий меч, пошел вперед, защищая голову своим широким щитом.

Жрецы отступили, чтобы видеть, как он будет умирать.

Скиталец успел заметить, что никто из его предшественников не был сражен прежде, чем оказывался на самом пороге святилища, и, вознеся моление к Афродите, стал медленно подходить, на расстоянии длины одного лука от порога он остановился и стал прислушиваться. Теперь он мог даже разобрать слова песни Хатхор. И так прекрасна была эта песня, что он на некоторое время позабыл о стражах-охранителях врат святилища и о том, как бы побороть их, проложив себе путь мимо них. Все внимание его поглотила песня, которую волшебница пела на его родном ахейском языке:

«Воспойте на струнах, золотых и пурпурных, все битвы и войны героев из-за меня, из-за прекрасной аргивянки Елены! Воспойте бури и разорения на море и на суше, сказанья любви и печали, что были в прошедшем и будут еще. Воспойте ее золотистые кудри, до которых не коснулись седины за долгие годы минувших времен. Воспойте ее красоту, всесильную властительницу мира и его жалких рабов. Гope, мне, любимой некогда всеми героями, но никого не любившей! Горе мне, которой слышны стоны героев, павших за меня посреди развалин их родных городов, разоренных дотла. Неужели ж нет ни богов, ни смертных, нет ни одного, чье бы сердце отозвалось на призыв моей тоски и кого бы я полюбила прежде, чем всему придет конец?»

И песня замерла.

Тогда Скиталец вдруг вспомнил о стражах-охранителях и предстоящей борьбе с ними. Он уже приготовился накинуться на невидимого врага, как вдруг снова раздалась дивная музыка и вновь приковала его к месту. Теперь Хатхор пела о том, что в груди ее проснулась жажда любви, что сердце встрепенулось и просит былых радостей.

Когда певица снова смолкала, Скиталец, мысленно призвав на помощь богов, львиным прыжком очутился на пороге, и щит его громко сшибся с другими щитами, преграждавшими ему путь. Чьи-то сильные невидимые руки схватили его, чтобы отбросить назад. Но не слабый, бессильный юнец был Скиталец, а сильнейший из людей, оставшихся в живых после смерти Аякса, сына Теламона. Жрецы Хатхор невольно изумлялись, видя издали, как он сыпал удары меча, не отступая ни на шаг назад. Вдруг раздался лязг мечей, и со всех золоченых доспехов Скитальца, которые некогда носил богоподобный Парис, со щита, шлема, с нарамников и нагрудника дождем посыпались искры, словно из железа на наковальне под ударами тяжелого молота кузнеца.

Точно град, сыпались на Скитальца удары невидимых мечей, но того, кто в своих золоченых доспехах неустрашимо стоял под ними, не коснулся ни один удар. Вдруг Скиталец понял, что невидимых врагов, преграждавших ему доступ, не стало, так как никто больше не наносил ему ударов, и его меч не встречал другого меча, а только свистал в воздухе.

Тогда он рванулся вперед и очутился за завесой в самом святилище.

В тот момент, когда завеса упала за ним, там снова раздалось тихое пение. Скиталец не в силах был двинуться дальше и стоял, как прикованный, устремив свой взгляд в глубь святилища.

Лязг железа о железо, удар стали о сталь.

Слышишь, звуки эти опять раздаются.

То воюет со смертью, и смерть побеждает всех смертных.

Живых убивают убитые!

Лязг железа о железо, словно музыка, вторит песне моей.

Словно музыка, вторит он жизни моей.

Духи тех, что когда-то любили меня, но любовь вашу

сразила всесильная смерть.

Но ненависть вашу и смерть победить не могла.

Неужели же нет никого, кто бы мог овладеть мной из

всех, в ком еще сохранилось дыхание жизни?

Неужели же нет никого, кто бы зависть коварной судьбы

превозмог?

Песня замерла. Скиталец поднял глаза и увидел перед собой три тени, тени могучих людей в полных ратных доспехах. Всмотревшись в них, он узнал их: то были герои, давно уже павшие в брани: Пейритой, Тезей и Аякс. При виде его все трое воскликнули вместе:

— Приветствуем тебя, Одиссей из Итаки, сын Лаэрта!

— Приветствую тебя, Тезей, сын Эгея, — воскликнул, в свою очередь, Скиталец. — Помню, ты некогда сходил в жилище Гадеса и живым возвратился оттуда! Разве ты вновь переплыл Океан и живешь, как и я, под лучами горячего солнца? Я когда-то искал тебя в жилище Гадеса и не нашел тебя там!

Тень Тезея отвечала ему:

— В жилище Гадеса я пребываю и теперь, а то, что ты видишь перед собой, только тень, посланная сюда царицей Персефоной стоять на страже красоты златокудрой Елены!

— Привет тебе, Пейритой, сын Иксилона! — сказал Скиталец. — Овладел ли ты наконец грозной Персефоной? Почему Гадес разрешает своему сопернику бродить под солнцем? Некогда я искал тебя в жилище Гадеса и не нашел тебя там!

Тень героя отвечала:

— В жилище Гадеса я пребываю и теперь, а то, что ты видишь, лишь тень, что следует всюду за тенью Тезея! Где он, там и я, наши тени неразлучны, мы оба охраняем здесь красоту златокудрой Елены!

— Приветствую тебя, Аякс, сын Теламона! — возгласил снова Скиталец. — Ты еще не забыл своей ненависти ко мне из-за этого проклятого оружия Ахиллеса, Пелеева сына. Я когда-то говорил с тобою в жилище Гадеса, но ты не сказал мне в ответ ни единого слова: так велик был твой гнев на меня!

И отвечала ему тень героя: