Густав Эмар - Морские титаны

Забор вокруг дома я служб был всего лишь завесой, которая скрывала оборонительные сооружения осажденных и давала им возможность выиграть время.

Прорвавшись за ограду, солдаты оказывались перед настоящими укреплениями импровизированной цитадели, и перед ними вставала задача брать приступом один за другим все баррикады и ретраншементы, а затем и самый дом, что ни в коем случае не было делом легким.

Однако губернатор не унывал от неудачи при первой попытке, он не знал системы обороны, устроенной флибустьерами, и не имел понятия о точном числе людей, запершихся в доме.

Значительно его преуменьшая, он предполагал, что оно доходит всего-навсего до двадцати человек.

Он воображал также, что стоит только перелезть забор, и всякое сопротивление сделается невозможным.

Как жестоко он ошибался!

Сперва он велел вывести солдат из-под убийственного огня флибустьеров — каждый их выстрел укладывал человека, — а потом второпях послал за лестницами для попытки взять дом приступом.

Первая стычка уже стоила испанцам тридцати человек убитыми и вдвое больше ранеными; дорого был куплен сомнительный успех.

Что же касается флибустьеров, то они не получили ни единой царапины.

— Глупы эти испанцы, — философски рассуждал Мигель Баск в беседе со своим приятелем Тихим Ветерком, — ведь как легко было бы им оставаться преспокойно дома и не искать ни с того ни с сего ссоры с нами!

— Что прикажешь! — отозвался Тихий Ветер, пожимая плечами. — В жизни я не видывал людей более вздорных. Просто противно, честное слово!

За первой схваткой, однако, последовало нечто вроде перемирия. Огонь с обеих сторон прекратился.

Дон Рамон воспользовался этой минутой передышки для последней попытки к соглашению; он велел сыграть сигнал и поднять белый платок.

Мигель подошел, держа руки в карманах.

— Что вам еще надо? — спросил он сердито.

— Честное слово вашего командира, что я смогу свободно уйти после переговоров с ним, если он не примет условий, которые я хочу ему предложить, — ответил губернатор.

— Эге! — отозвался Мигель, уклоняясь от прямого ответа. — Как же вы можете верить слову разбойников и воров, как вы нас величаете?

— Ступайте и передайте вашему хозяину мои слова, — холодно произнес губернатор.

— Ладно, отойдите от решетки и ждите. Через пять минут Мигель вернулся.

— Граф согласен… — начал он.

— Граф!.. — с горечью пробормотал дон Рамон.

— Я сказал «граф» и повторяю это, — грубо возразил Мигель. — Граф согласен и дает честное слово, что вы сможете свободно уйти, но с одним условием.

— Предписывать условия мне! — надменно вскричал губернатор.

— Ваша воля принимать его или не принимать. Вы не желаете — стало быть, и говорить не о чем. Остаюсь в приятной надежде никогда более с вами не встречаться.

Он сделал движение, чтобы уйти.

— А что за условие? — поспешно спросил дон Рамон.

— Вам завяжут глаза, пока вы будете идти туда и обратно, и снять повязку вы должны будете только когда вам позволят.

— Хорошо, я согласен, — ответил губернатор, немного подумав.

— Тогда велите завязать себе глаза.

Офицер взял платок из рук дона Рамона, сложил его в несколько раз и повязал ему на глаза.

— Я готов, — сказал губернатор.

Мигель отворил решетчатые ворота, взял дона Рамона за руку, ввел его во двор, запер за собой ворота и проводил губернатора в дом.

— Снимите повязку, дон Рамон де Ла Крус, — вежливо и дружелюбно сказал Лоран, — милости просим.

Губернатор снял с себя платок и с любопытством осмотрелся вокруг.

Он находился в парадной гостиной Цветочного дома; Лоран стоял перед ним в окружении человек сорока в лохмотьях, но грозного вида, которые опирались на свои ружья и смотрели на пришельца весьма сурово.

Дон Рамон, несмотря на все свое мужество, содрогнулся в душе.

— Другом ли, недругом явились вы сюда, сеньор дон Рамон, — продолжал капитан, — я вам искренне рад.

— Я пришел другом, сеньор… как прикажите называть вас? — возразил губернатор не без легкой иронии.

— Хотя я имею полное право на титул графа и, пожалуй, еще повыше, — гордо отвечал молодой человек, — прошу называть меня Лораном или капитаном, если угодно, так как здесь я окружен храбрыми товарищами, среди которых по их собственному выбору занимаю первое место.

— Итак, капитан Лоран, мои намерения чисто дружеские, повторяю.

— Я уже заметил это, — не без горечи возразил молодой человек, — продолжайте.

— Я желаю прекратить кровопролитие! Я располагаю значительными силами, у вас же всего горсть людей; как бы храбры они ни были, в таком открытом доме, как этот, долго обороняться с успехом невозможно. Согласитесь сдаться и сложить оружие. Даю вам честное и благородное слово, что вы и ваши товарищи будете считаться военнопленными и встретите согласно этому должное уважение.

— Слышите, братья? Что вы думаете об условии, предложенном сеньором губернатором?

Флибустьеры расхохотались во все горло.

— Продолжайте, сеньор.

— Капитан Лоран, я вас уважаю, наконец, я в таком долгу у вас, что честь велит мне настаивать; ваш отказ вынуждает меня прибегнуть к мерам, которых я стремлюсь избежать всей душой. В последний раз позвольте мне напомнить вам о тех добрых отношениях, что существовали между нами; одумайтесь, вспомните, что на мне лежит священный долг и что огонь, стоит ему возобновиться, может быть прекращен только тогда, когда вы будете взяты в плен или убиты.

— Вы все сказали, сеньор?

— Все, капитан.

— Вы упомянули о добрых отношениях, которые существовали между нами… Должен сказать, что только благодаря им я и согласился принять вас. Под моей командой находятся триста человек — отнюдь не трусов, уверяю вас; боеприпасов у нас в изобилии, провизии тоже; этот дом не так уж открыт, как вы полагаете; скоро вы удостоверитесь в этом на собственном опыте, если попробуете взять его. Вспомните, какой урон вы уже понесли, взвесьте все это хорошенько, прежде чем возобновите враждебные действия. Вот что я вам скажу: хотя вы зачинщик, хотя я не признаю законности вашего указа^; поскольку, благодарение Богу, я подданный короля не испанского, а французского, я согласен, повторяю, не сдаваться, но пойти на соглашение, и это — из одного лишь уважения к вам.

— Поясните, капитан.

— Я обязуюсь не нападать на вас первым и оставаться нейтральным за чертой боевой линии до трех часов пополудни; если до той поры не случится ничего благоприятного ни для вас, ни для меня, мы возобновим бой и положимся на решение свыше. Разумеется, вы останетесь на своей позиции, как я останусь на своей. Дон Рамон покачал головой.

— И ничего более вы не можете предложить мне?