Густав Эмар - Росас

— Нет, сеньор дон Кандидо, — сказал дон Луис, — идите с Мигелем, вспомните, что у вас есть дело завтра утром!

— Это бесполезно, я не уйду: с этого момента я разрываю все наши отношения.

Дон Мигель встал, отвел дона Кандидо в сторону и что-то быстро начал говорить ему, но все было бы бесполезно, если бы молодой человек к угрозам не присоединил обещание того, что он предоставит своему учителю полнейшую свободу вернуться в консульство Соединенных Штатов, как только тот узнает в доме временного губернатора одну вещь, которую ему важно знать.

— Ну хорошо, — сказал дон Кандидо, оканчивая перечисление своих условий, — эту ночь я проведу у тебя, а завтра, завтра я приду в этот гостеприимный и безопасный дом!

— Согласен!

— Сеньор консул, — продолжал дон Кандидо, обращаясь к мистеру Слейду, — я не могу сегодня ночью иметь чести, удовольствия, удовлетворения видеть развевающимся над своей головой незапятнанное знамя Соединенных Штатов Северной Америки, но завтра я сделаю все, что будет от меня зависеть, чтобы быть здесь.

— Хорошо, — отвечал консул, — я выпущу вас только мертвым!

— Какой дьявольской откровенностью обладает этот человек! — прошептал дон Кандидо.

— Идем, друг мой! — сказал молодой человек.

— Идем, Мигель!

Мистер Слейд лениво встал, простился по-английски с доном Мигелем и, обнимая дона Кандидо, сказал:

— Если мы не увидимся больше здесь, надеюсь, что встретимся на небесах!

— Ба! Что это! Тогда я не уйду, сеньор консул! — вскричал дон Кандидо, пытаясь снова сесть.

— Это шутка, мой дорогой учитель! — сказал Мигель.

— Идем, идем, уже поздно!

— Да, но эта шутка, которая…

— Идем! До завтра, Луис! Молодые люди обнялись.

— Ради нее! — прошептал Луис.

Тот же слуга, который привел их раньше, проводил их до ворот. Когда он открыл ворота, дон Кандидо поинтересовался у него:

— Ворота постоянно заперты?

— Да, — отвечал слуга.

— Не лучше ли оставлять их открытыми?

— Нет.

— Какая дьявольская лаконичность! Посмотрите на меня хорошенько, мой друг. Узнаете ли вы меня в следующий раз?

— Да.

— Идем, сеньор дон Кандидо! — позвал дон Мигель, садясь в карету.

— Ну, спокойной ночи, благородный слуга самого замечательного консула!

— Доброго вечера! — отвечал слуга, запирая дверь. Карета быстро отъехала.

Было около восьми часов утра. Старый учитель чистописания дона Мигеля огромными глотками поглощал горячий шоколад из вместительной чашки, в то время как его ученик складывал и запечатывал штук двадцать писем, написанных, вероятно, за истекшую ночь, которую, по-видимому, оба они провели без сна.

— Мигель, сын мой, — сказал дон Кандидо с полным ртом, — не отдохнуть ли нам немного, минутку, четверть часа?

— После, сеньор, после, вы еще нужны мне на несколько минут!

— Но пусть это будет в последний раз, Мигель, потому что я сегодня же отправлюсь в консульство Соединенных Штатов. Знаешь ли ты, что прошло уже пять дней, с тех пор как я дал слово этому уважаемому консулу поселиться на его территории?

— Вы не знаете, что там такое? — сказал дон Мигель, запечатывая письмо.

— Что там такое?

— Точнее что может быть на этой территории?

— Нет, ты меня не обманешь, сегодня ночью, пока ты писал, я прочел пять трактатов международного права и два учебника дипломатии, где разбираются вопросы о привилегиях, которыми пользуются дипломатические агенты, и положение о неприкосновенности их жилищ. Представь себе, Мигель, даже их кареты неприкосновенны. Из этого я делаю вывод, что я могу прогуливаться в карете консула без страха, безопасно, спокойно!

— Ну, мой дорогой учитель, слушайте то, что я буду читать, и следите внимательно за оригиналом, который вы мне принесли!

— Вот моя бумага! — сказал дон Кандидо.

— Или, вернее, бумага дона Фелипе…

— Конечно! Но она принадлежит мне, как частному секретарю.

— Хорошо, — ответил дон Мигель и прочел список, в котором значилось двадцать восемь лиц наиболее уважаемых в Буэнос-Айресе имен, в том числе и имя дона Альваро Нуньеса со следующей мрачной припиской:

Попался восемнадцатого, в половине первого ночи, в руки Николаса Мариньо. По устному приказу расстрелян час спустя в казарме неизвестно по какой причине.

Прочтя имя этого старого и верного друга его отца, дон Мигель вздрогнул и вытер слезу.

— Увы! Мигель, — пробормотал дон Кандидо, — сам дон Фелипе плакал, узнав об этой горестной потере!

— Об этом ужасном убийстве, хотите вы сказать! Но будем продолжать. Теперь, вот мертвые! — прибавил он, складывая бумагу, которую держал, и беря другую.

— Подожди, остановись, мой дорогой и любимый Мигель, оставим мертвых в покое!

— Я хочу посмотреть только цифру.

— Цифра вот, Мигель: пятьдесят восемь за двадцать два дня.

— Так, — отвечал дон Мигель, записывая, — пятьдесят восемь в двадцать два дня.

Он сложил и запечатал эту бумагу.

— Остаются еще марши армии в провинции Санта-Фе.

— Вот что я с ними сделаю! — сказал молодой человек.

С этими словами он хладнокровно поднес бумагу к пламени свечи и сжег ее, затем запер все эти депеши в секретный ящик своего бюро.

Дон Мигель написал письмо дону Луису, в котором, рассказал о кровавых подвигах Масорки, о том, что эти убийства должны принять вскоре еще более ужасающие размеры; затем он сообщил что предполагается новый обыск на вилле дель-Барракас, и, хотя это еще не решено окончательно, следует удвоить свое благоразумие; что донья Эрмоса хотела назначить свою свадьбу с ним на первое октября, так как она не хочет покидать города иначе как его женой, но что это невозможно, потому что мистер Дуглас, перевозящий эмигрантов, не вернется из Монтевидео раньше пятого, надо подождать до тех пор. Письмо оканчивалось так:

Все кончено, мой дорогой друг, результатом переговоров с адмиралом де Макко будет мир. Однако я буду ждать до последнего момента, затем отведу к тебе Эрмосу, как это было условлено.

Мои дела в полном порядке, я с минуты на минуту ожидаю приезда моего горячо любимого отца.

Я увижусь с тобой послезавтра.

Наш старый учитель доставит тебе это письмо. Он решил не выходить более из консульства. Позаботься о нем.

— Вы заснули, сеньор дон Кандидо? — сказал он, запечатывая письмо.

— Нет, я размышлял, дорогой Мигель.

— А, вы размышляли!

— Да, я говорил себе, что если бы мать нашего главного сеньора губернатора не вышла замуж за своего достойного супруга, то, вероятно, не имела бы своего знаменитого сына, а сегодня мы не страдали бы из-за супружеской любви этой зловещей дамы.