Эмилио Сальгари - Священный меч Будды

— Они также кормят грудью и большого слона?

— Он в этом не нуждается. Его кормят прекрасным маслом, сахаром и нежными листьями.

— Выходит он когда-нибудь из дворца?

— Когда бывает какой-нибудь торжественный праздник, священный слон появляется во всем своем величии. Его голову украшает большая золотая бляха, на которой вырезаны знаки его высокого происхождения, между глаз вставлен тоже золотой полумесяц, усыпанный драгоценными камнями, на ушах висят серебряные гирлянды, а на спине лежит богатейшее покрывало из малинового бархата.

— Если бы все это рассказывал мне кто-нибудь другой, я бы ему не поверил.

— Я еще не договорил, Джеймс. Я добавлю, что у белого слона есть свой дворец, свой министр, тридцать знатных вельмож для услужения ему; к нему нельзя приблизиться иначе, как после троекратных поклонов и сняв предварительно башмаки.

— Но ведь он, значит, настоящий король?

— Может быть, даже больше, Джеймс, потому что бирманцы считают его любимцем Гадмы.

Четверо искателей приключений, оставившие королевский дворец, подошли к убранной с некоторой роскошью красивой таверне, заполненной горожанами, капитанами судов, офицерами королевской гвардии и молодыми людьми, пившими большими чашками бирманское пиво и сиамский спиртной напиток 1аи 36.

Путешественники вошли в нее и заказали себе обед, стараясь объясняться теми немногими бирманскими словами, которые им удалось запомнить. Обед, состоящий из вареного с маслом риса, жареного кабана, сушеной рыбы и пирогов с начинкой из змеиного мяса, был уничтожен за очень короткое время.

Выпив бутылку испанского вина, которое им очень понравилось, они велели подать себе еще несколько бутылок такого же вина, чтобы иметь благовидный предлог остаться в таверне.

Американец подсел к офицеру королевской гвардии, у которого, по-видимому, не было ни одного лиара 37за душой; поляк уселся возле толстого горожанина, а капитан и китаец — возле двух судей. К несчастью, они плохо выбрали себе соседей: офицер гвардии пил много, но не открывал рта; толстый горожанин болтал без умолку, но поляк не понял ни слова из всего им сказанного; на долю китайца и капитана выпал почти такой же успех, так как оба судьи не знали ни итальянского, ни испанского, ни французского, ни английского, ни китайского, ни корейского, ни японского языков.

— Так ничего не выйдет, — сказал американец Лигузе. — Эти ослы кроме бирманского не знают ни одного языка, и мы от них ничего не добьемся.

— Терпение, Джеймс. Мы найдем кого-нибудь, кто, по крайней мере, будет знать хоть китайский.

Как раз в эту минуту за самый конец их стола сел высокого роста молодой человек, одетый европейским моряком. Он не был белым, но в то же время не был и бирманцем, потому что у него было красноватое, продолговатое, широкое лицо, сдавленный лоб, широкие бледные губы и маленькие, с совершенно желтым белком глаза.

— Э! — воскликнул американец. — Что это за человек, который открыто одевается европейцем?

— Хозяин, джина! — крикнул прибывший субъект. — А если у тебя нет джина, неси мне бренди.

— О! — обрадовался капитан. — Он пьет джин и бренди! Я готов держать пари на десять унций золота, что этот молодой человек…

— Не бирманец?

— Именно, Джеймс.

— Что, если я с ним поговорю и предложу ему бутылку испанского вина?

— Блестящая мысль, Джеймс.

— Эй, молодой человек, вы позволите? — спросил американец, поднимая бутылку.

Моряк при этих словах поднял глаза и пристально посмотрел на американца.

— Да, сэр, — пробормотал он.

— А' Ты говоришь по-английски?

— Немного, — отвечал субъект, протягивая свою чашку американцу, который наполнил ее доверху. — Вы пьете вино, сэр?

— И еще какое, мальчик.

— Вы англичанин?

— Американец самой чистейшей воды.

— Это одно и то же.

— Эй, мальчик, уж не географ ли ты?

— Я много путешествовал, сэр.

— Но ведь ты не бирманец. Может быть…

— Я сиамец из Бангкока, сэр.

— Моряк?

— Одно время я был моряком и плавал на испанских и английских судах.

— Ты давно в Амарапуре?

— Уже четыре года. У меня свое судно, и я ловлю рыбу или путешествую.

— Пей же, пожалуйста, пока твоя чашка полна, — сказал капитан, велевший подать две бутылки джина.

— Но, сэр…

— Пей, пожалуйста, раз мы угощаем.

— Моряк никогда не отказывается распить бутылочку. За ваше здоровье, господа!

— И за твое, молодой человек, — отвечал капитан.

Наши путешественники и сиамец опорожнили чашки, которые тотчас же были снова наполнены.

— Скажи мне, молодой человек, ты буддист? — спросил капитан.

— Я верую только в Бога, — отвечал сиамец. — Один испанский миссионер убедил меня, что Будда не Бог, и я принял религию Христа.

— Тем лучше; мы тоже христиане. Если ты и не буддист, то тем не менее наверняка слышал о священном мече Будды.

— И не одну сотню раз.

— Ах, — воскликнул капитан, с большим трудом подавивший крик радости. — Ты, может быть, даже видел это чудесное оружие?

— Нет, потому что оно спрятано.

— А тебе известно, где?

— Говорят, что его спрятали в Киум-Доджэ — королевском монастыре в Амарапуре.

Из груди каждого из искателей приключений вырвался крик.

— Что с вами? — спросил удивленный сиамец. Капитан посадил его возле себя.

— Послушай меня, сиамец, — сказал он ему с волнением. — Как ты думаешь, можно ли ночью пробраться в Киум-Доджэ?

— Для чего этот вопрос?

— Ты узнаешь об этом после. Отвечай на мой вопрос.

— Да, если перелезть через стену.

— Ты знаешь, где спрятан меч?

— Мне говорили, что он укрыт под руками огромной каменной статуи, изображающей Гадму.

Капитан обтер пот, струившийся у него со лба.

— Слушай, сиамец. Мы состоим на службе у Хиен-Фунга, теперешнего китайского императора, и…

— Теперь я все понял, — перебил его сиамец, улыбаясь. — Хиен-Фунг послал вас в Бирму, чтобы вернуть себе священный меч?

— Ты угадал. Хочешь заработать пятьдесят унций золота?

— Что я должен сделать, чтобы их заработать? — спросил сиамец, в глазах которого блеснул алчный огонек.

— Провести нас в Киум-Доджэ. Ты согласен?

— За пятьдесят унций золота я готов проводить вас на край света. Рассчитывайте на меня, господа.

Руки путешественников протянулись к сиамцу, который крепко пожал их.

— В полночь в Киум-Доджэ, — сказал он, кладя в карман десять унций золота, данные ему капитаном на покупку веревок и железных инструментов.

— В полночь, — отвечали авантюристы.

Они опорожнили последнюю бутылку, пожали руку храброму моряку и расстались.

Трудно передать чувство беспокойства и нетерпения, с которым авантюристы ожидали роковой полуночи. Вернувшись в свои развалины, они с часами в руках отсчитывали каждую протекшую минуту. Время тянулось бесконечно, стрелки, казалось, именно сегодня двигались как-то особенно медленно. Как ни странно, эти люди, не побоявшиеся страшных опасностей, совершившие одно из самых чудесных путешествий, которые когда-либо совершались по дикому Индокитайскому полуострову, испытавшие уже столько разочарований, дрожали теперь, как в лихорадке.