Яков Наумов - Двуликий Янус

— Скажите, — осторожно спросил он, — а кличку этого человека, Колоскова, его кличку Гитаев вам назвал?

Кирилл Петрович внезапно ощутил, как кровь прихлынула к его лицу, волнение перехватило горло. «Сейчас, — думал он, — вот сейчас, сию минуту Варламова назовет кличку, и тогда… И — все…»

Ева Евгеньевна не спешила с ответом: она мучительно силилась вспомнить. Чуть сгорбившись, потирая пальцем переносицу, она думала.

— Н-нет, — наконец произнесла Варламова. Голос ее звучал неуверенно. — Не припоминаю. Кажется, клички Гитаев не говорил. — С минуту она помолчала, подумала и уже тверже сказала: — Нет, клички он мне не называл.

«Итак: „Зеро“? Не „Зеро“? Спокойно, Кирилл! Спокойно. Все выяснится. Такие ребусы в одночасье не разгадываются. А начало есть, и какое начало!..» Скворецкий возобновил допрос:

— Знаете, мне что-то не верится: Гитаев, такой опытный конспиратор, как вы говорите, и вдруг называет вам имя тайного агента абвера? Крупного, ценного агента? С какой стати? Почему вдруг такая откровенность?

Варламова заметно смутилась, щеки ее слегка порозовели.

— Право, не знаю, как вам и объяснить. Тут, понимаете ли, целая история. — Она собралась с духом. — Ладно, дело было так…

Как рассказала Ева Евгеньевна, в конце июня она почувствовала, что Гитаев к ней охладел. И поведение его изменилось: он стал чаще исчезать из дома, несколько раз не являлся даже ночью. Почуяв недоброе — изменил, завел другую? — она решилась на отчаянный шаг: отважилась проследить за Гитаевым. Однажды под вечер, когда он, как обычно, без предупреждения ушел из дома, Ева Евгеньевна кинулась за ним. Народу на улицах было мало, и она без труда не выпускала Гитаева из виду. Однако как раз возле Красных ворот Гитаев ее обнаружил и устроил страшный скандал. Но не на такую напал: Ева Евгеньевна сама немедленно перешла в наступление, обвинив его в неверности. Разговор принял такой характер, что прохожие стали обращать на них внимание. Тогда Гитаев ухватил ее за локоть и чуть не силой уволок на бульвар, что напротив Наркомата путей сообщения. Там, сдавленным от бешенства, шипящим голосом он сказал, что ходит сюда, к Красным воротам, по делу, только по делу. Она, однако, не поверила: какое еще у него тут дело? Вот тут-то Гитаев и выложил, что возле Красных ворот проживает немецкий агент, с которым он, Гитаев, и встречается. Все еще продолжая сомневаться, Ева Евгеньевна настояла, чтобы Гитаев назвал ей фамилию и адрес этого агента. Иначе она ни одному его слову не поверит. После длительных препирательств тот уступил и назвал имя Колоскова. Больше того, он подвел ее к подъезду одного из домов, в глубокой нише которого была вывешена черная с белыми буквами доска — номера квартир и фамилии квартиросъемщиков. Там значился и Колосков М. И.

Поверила ли Ева Евгеньевна Гитаеву? И да, и нет. Скорее не совсем поверила и решила проверить. Несколько дней спустя она вновь проследила за Гитаевым, только действовала на этот раз осторожнее, осмотрительнее. Удалось!

Гитаев действительно вошел в этот дом, в этот подъезд, в квартиру Колоскова…

— Именно в его квартиру? — В голосе Скворецкого слышалось недоверие. — Но как вы могли знать, в какую квартиру он вошел, откуда такая уверенность?

— Очень просто: лестницы в этом доме, где живет Колосков, застеклены, и мне с улицы было видно, куда именно, в какую квартиру зашел Гитаев. Это была квартира Колоскова, я потом проверила… Вот и все, — закончила Варламова.

Больше к вопросу о Колоскове они с Гитаевым не возвращались.

Кирилл Петрович задумался: «Зеро»? Так ли? Что-то не очень похоже. Неужели Гитаев мог так легко «продать» резидента? Хотя, с другой стороны, и не такое бывает. Бывает всякое… Ясно одно: Варламова тут говорит правду. Задала она новую задачу. Теперь — Колосков…

— Простите… — робко прервала ход его мыслей Ева Евгеньевна. — Я сказала все, всю правду. Что теперь со мной будет? Что меня ждет?

— А этого я при всем желании не могу вам сказать, — развел руками майор. — Сам не знаю. Следствие-то ведь только начинается. Говорите — всю правду? Посмотрим. Одно скажу: грехов на вашей совести немало.

Между тем не теряли даром времени и специалисты Наркомата государственной безопасности по шифрам: они потрудились на славу. В результате упорных, настойчивых поисков, после целого ряда неудач запись цифр, найденная у Бугрова, была расшифрована. Смысл шифрограммы был таков: «Вам в помощь направлены два проверенных агента с рацией. Имеют подход к „Трефу“. Сообщите условия связи».

Судя по всему, это было сообщение о переброске Гитаева и Малявкина, «Музыканта» и «Быстрого». Об этом говорила и дата поступления шифрограммы, отмеченная в дневнике Бугрова, — май месяц.

Теперь, когда ключ к шифру был подобран, радисты наркомата с особым рвением искали в эфире марш из «Фауста». И не зря. Несколько дней спустя на стол Скворецкого легла расшифровка новой радиограммы: «Связь „Быстрым“ установили. Ближайшие дни направим ему питание рации. Он подтверждает гибель „Музыканта“. Ваше предложение принято. Рекомендуем контактов „Быстрым“ пока воздержаться. Ускорьте операцию „Треф“.

Как только Горюнов появился в наркомате, Кирилл Петрович ознакомил его с радиограммой.

— Ну, Виктор, теперь держись, пробил и ваш час. Как там, кстати, Малявкин? Не скис еще от безделья?

— Скиснуть-то не скис, только бородой и бакенбардами так оброс, что родная мать не узнает. Но это мелочи. Хуже другое.

— Что еще?

— Костюкова, — вздохнул Виктор. — Генкина мамаша. Поедом ест. Меня-то она просто не замечает, презирает, а Борису житья не дает. Придет с фабрики, орудует на кухне, а сама гудит, гудит: «Люди на фронте кровь проливают, лупят фрица в хвост и в гриву, вон Генка — третий орден, пишет, получил, а эти (Борис, значит, ну и я, конечно)… Дальше следует уже прямой переход на личности: „Борька, эй, Борька! Долго будешь баклуши бить, без дела болтаться? Почему на фронт не вернешься? Я, дура, думала, он на побывку — и обратно, ан нет… Да что же это за напасть такая, господи?“

Скворецкий от души смеялся.

— Ай да Костюкова! Ну молодец тетка! А вы что? Как выкручиваетесь?

— Да, вам смешки, а как тут выкрутишься? Борька бубнит: то да се, мы в командировке, у нас дела. А она свое: «Какие такие дела? Я на фабрику — они (заметьте, уже ОНИ!) дома. Я с фабрики — обратно дома. Это что же за дела такие, что за командировка — цельный день дома околачиваться? Вы думаете что? Мне комнаты жалко? Да живите себе, живите, но воевать же надо! Нет, пойду к вашему начальству. Вот те крест пойду…» И что вы думаете, — опять вздохнул Горюнов, — ведь пойдет. Она такая. Что тогда? Хоть «крышу» меняй.