Яков Наумов - Тонкая нить

— Как вас понимать, Капитон Илларионович? — требовательно спросил Миронов. — Вы что, не намерены отвечать?

— Нет, почему же? На разумные вопросы я отвечал и готов отвечать, но заниматься разгадкой ребусов у меня нет никакого желания.

— А это что, тоже ребус? — воскликнул Миронов и, быстро вынув из стола фотографии Корнильевой — результат портретной реконструкции, — веером развернул их перед Черняевым.

На этот раз выдержка изменила Черняеву окончательно. Едва взглянув на фотографии, он попытался было приподняться с кресла, но тут же тяжело рухнул обратно.

— Чт-т-то… чт-то это? Кто это? — глухо забормотал Черняев, поднимая руку, как бы стремясь отгородиться от страшного лица.

— Не узнаёте? — с иронией спросил Миронов. — Не желаете узнавать? А ведь это ваша бывшая жена, Ольга Николаевна, и снимок сделан… впрочем, не все ли равно когда? Во всяком случае, позже той даты, которую вы упорно называете датой ее отъезда. И здесь. В Крайске.

— Разрешите? — прерывающимся голосом попросил Черняев. — Разрешите взглянуть поближе?..

— Пожалуйста, — ответил Миронов, протягивая фотографии. — Смотрите.

Осторожно, точно они жгли ему руки, взял Черняев снимки. Руки его тряслись, лицо судорожно подергивалось.

Прошло не меньше двух-трех минут, пока Черняев в молчании рассматривал фотографии. Молчал и Миронов. Молчал Луганов. Наконец, с тяжелым хриплым вздохом Черняев положил снимки на стол и откинулся на спинку кресла.

— Да, — глухо, каким-то сдавленным голосом, проговорил Черняев. — Это она, Ольга. Но до чего изменилась!.. Ничего не понимаю.

— Не понимаете? Полноте! Будто вам неизвестно, что ваша бывшая жена, Ольга Николаевна Величко, как вы ее называете, убита. Убита здесь, в Крайске, двадцать восьмого мая около десяти часов вечера, то есть как раз в то время, когда вы, Черняев, находились, по вашим словам, вместе с ней, — Миронов подчеркнул эти слова, — на вокзале и усаживали ее в московский поезд. Снимок сделан с лица убитой…

С того момента, когда прозвучало слово «убита», Черняев, казалось, перестал слушать Миронова. Он как-то неестественно выпрямился, взгляд его утратил всякое выражение, глаза начали стекленеть. Не успел Миронов произнести до конца последнюю фразу, как Черняев упал грудью на стол, обхватил обеими руками голову и горько зарыдал.

— Убита… Оля, Оленька… За что?.. Зачем?.. — прорывались отдельные восклицания, перемежавшиеся с истерическими рыданиями.

Миронов и Луганов переглянулись. Андрей встал из-за стола, налил из графина воду в стакан и протянул Черняеву.

— Выпейте, Капитон Илларионович, и перестаньте дурачиться. Мы не дети.

Но Черняев оттолкнул стакан, так что вода расплескалась, и продолжал горестно всхлипывать, не отнимая рук от лица.

— Прекратите, Черняев! — резко, с раздражением произнес Луганов. — Противно. От ответа вам все равно не уйти. Потрудитесь объяснить, что произошло на самом деле двадцать восьмого мая вечером?

— Я… я… был на вокзале… Про-провожал Ольгу… Она уехала…

— Гражданин Черняев, — сурово сказал Миронов, — басня с проводами лопнула. Вы выдали себя с головой, утверждая, будто находились на вокзале вплоть до отхода поезда и видели своими глазами, что Ольга Николаевна уехала. Как вы могли это видеть, когда она никуда не уезжала и именно в эти часы была убита? Ложь, сплошная ложь. Мы требуем, чтобы вы прекратили запирательство и рассказали следствию всю правду об убийстве Ольги Николаевны… Величко. Деваться-то ведь некуда, вы изобличены.

— Я?.. Мне?.. Вы с ума сошли! — сквозь слезы воскликнул Черняев. — Вы что же, меня подозреваете в убийстве? Меня…

— Я полагал, — с невозмутимым видом сказал Миронов, — что вы будете вести себя умнее, что перед лицом очевидных фактов добровольно, чистосердечно расскажете все, как оно было. Но раз вам угодно избрать иной путь, продолжать бессмысленное запирательство, мы вынуждены изобличать вас дальше.

Миронов нажал кнопку звонка. Дверь в кабинет раскрылась, и на пороге появился заранее проинструктированный лейтенант милиции. Луганов кивнул, тот вышел и сразу же вернулся, неся чемодан Корнильевой, сданный за несколько дней до того Черняевым в камеру хранения. Положив чемодан на стул, лейтенант вышел.

Луганов неторопливо поднялся, подошел к чемодану и откинул крышку. Черняев пристально наблюдал за ним. Плакать он перестал, выражение его лица изменилось.

— Ладно, — с усилием произнес он, когда чемодан был раскрыт. — Я расскажу все. Только, если можно, дайте еще воды. Знаете, — он криво усмехнулся, — это не так-то просто, не легко…

Сделав несколько крупных глотков, Черняев выпрямился, провел рукой по лбу и заговорил. Говорил он через силу, голос у него прерывался.

— Да, вы правы: Ольгу убил я, я сам, вот этими руками. — Он вытянул вперед кулаки, разжал пальцы и как бы с недоумением посмотрел на них. — Если бы вы знали, как я терзался все эти месяцы, что прошли с того страшного дня!.. Я жил в беспросветном мраке, в постоянном ужасе. Днем и ночью Ольга стояла перед моими глазами. Живая… Мертвая… — Черняев сжал виски ладонями и глухо застонал.

— Еще воды? — не пытаясь скрыть сарказма, спросил Луганов.

— Нет, спасибо. Вы думаете, я боялся ответственности, думаете, меня преследовал страх наказания? Нет! Я считал себя вправе судить Ольгу и собственноручно привести приговор в исполнение. Так я и сделал. Но потом, когда все это произошло, когда Ольги не стало, на меня навалился такой ужас, что жить стало невмоготу…

— Почему же в таком случае, — перебил его Луганов, — вы не пришли сюда, к нам, не признались во всем? Почему лгали и изворачивались до последней минуты? Почему, наконец, преспокойно распродавали вещи вашей бывшей жены, пытались спрятать ее чемодан? Какой уж тут «мрак», какой «ужас»! Да у вас каждый шаг рассчитан, все продумано. Нет, Капитон Илларионович, не сходятся у вас концы с концами, никак не сходятся.

— Понимаю. Вам, конечно, трудно мне поверить, слишком глупо я себя вел. Но я считал все это своим личным делом, своим горем, которое нес и хотел нести сам, ни с кем не разделяя. Клянусь вам, я говорю правду.

— Ну, на правду-то это не очень похоже, — заметил Миронов. — Будто вы не знали, что убийство есть убийство и сурово карается законом. Оставим, однако, пока в стороне ваши рассуждения. Вы до сих пор не потрудились объяснить причин, толкнувших вас на убийство.

— Боже мой, да это же ясно! Ольга измучила меня, истерзала. Она третировала меня, измывалась над моим достоинством, предпочла мне другого. Вы представить себе не можете, что такое ревность, дикая ревность…

— Значит, вы убили свою жену из ревности, так вас надо понимать?

— Да, из ревности.