Яков Наумов - Тонкая нить

Савельева он обнаружил не без труда, но, уж обнаружив, не упускал из виду.

Постепенно Семенову удалось приблизиться к Савельеву. В переулке, которым Черняев, а вслед за ним и Савельев прошли на пустырь, Семенов затаился.

Когда Черняев и следом. Савельев возвращались с пустыря, Семенов выскользнул из своего укрытия и припасенным заранее булыжником нанес Савельеву удар в затылок, затем еще раз ударил финкой между лопаток и бросил бездыханное тело в канаву. Вот, собственно говоря, и все. Да, еще бумажник… Чтобы создать видимость ограбления, он вывернул у своей жертвы карманы, снял с него пиджак, забрал бумажник, который бросил в том же переулке.

— И это все? — спросил Миронов.

— Все, — твердо сказал Семенов. — Верьте мне, гражданин начальник, как на духу все выложил.

— Вы показали, что нападение на Савельева совершили по распоряжению Черняева. Кто такой Черняев? Что вы о нем знаете?

— Черняев? — сказал Семенов. — Черняев — это и есть Король. Страшный человек…

По словам Семенова, Черняев — какой-то крупный начальник. Связался он с ним года два назад, и с тех пор Семенов выполнял его распоряжения: отвозил, как он уже говорил, различные вещицы в Москву, привозил, как обычно, ну, и конечно, получал от Черняева вознаграждение. Бывало, крупное. Это когда поручения случались посложнее, вот вроде того, о котором он сейчас рассказал.

Бывали ли еще поручения такого рода? Да, однажды. Всего один раз. Это было — дай бог память — в мае этого года. Черняев велел ему тогда прийти вечером к нему на квартиру, адрес дал. Ни раньше, ни позже Семенов у него на квартире не бывал, Так вот, пришел Семенов туда; Черняев дома, а на полу лежит женщина. Убитая. Труп, одним словом. Черняев же хоть бы что — бровью не поведет, только лицо словно закаменело.

Ну, взяли они с Черняевым труп, обернули мешковиной и отнесли подальше, на пустырь. Там и бросили. Больше таких поручений ему выполнять не приходилось, да и вообще о Черняеве больше он ничего не знает.

— А Ферзя вы давно знаете? — задал новый вопрос Миронов. — Как, кстати, ее фамилия?

— Ферзи-то? Нет, ее фамилии я не знаю и, кто она такая, не знаю. Она хитрая, осторожная…

Как уверял Семенов, Ферзь появилась на его горизонте около полугода назад. Назвала пароль, ну, он и стал выполнять ее поручения. Он, Семенов, когда Ферзь появилась, доложил, конечно, Черняеву. Кстати, и фамилию Черняева он тоже не сразу узнал. Сначала был Король. Король, и все. Черняев говорит: раз пароль правильный, делай, что она велит, только мне про все докладывай.

Между прочим, ему, Семенову, показалось, что Черняев ждал эту Ферзь, появлению ее ничуть не удивился. Да, еще. Как Ферзь объявилась, Черняев перестал пересылать вещички в Москву. И из Москвы ему Семенов больше ничего не возил, все Ферзь да Ферзь.

— Скажите, — спросил Миронов, — а поручения к Черняеву от Ферзи или от нее к Черняеву вы получали?

— Нет, такого не случалось. Да они, по-моему, и знакомы не были. Вот Черняев, тот, говорю, вроде бы знал о появлении этой дамочки, а она о нем и слова не говорила.

Закончив показания о Черняеве, Семенов перешел к истории своей вербовки сначала гестапо, потом американцами. Спешил рассказать, захлебывался. Но допрос надо было кончать: прошло немало времени.

Поинтересовавшись, как идут дела с Б., которого генерал Васильев допрашивал сам, Андрей узнал, что от прежнего чванливого и самонадеянного иностранца и следа не осталось: Б. «сыпался» не хуже Семенова, называя всех и вся. Уже был арестован Макаров и еще один агент Б., о котором тот поспешил сообщить. Судя по всему, большим он и не располагал: не густо было в Советском Союзе у американской разведки.

Каждый из арестованных говорил, говорил, говорил, стараясь утопить других и хоть сколько-нибудь умалить собственную вину «чистосердечным» признанием.

«Уж эти мне „чистосердечные“ признания! — усмехнулся про себя Андрей. — Все начинают признаваться, когда схвачены с поличным, изобличены и податься некуда! Посмотрим, как-то будет себя дальше вести пани Пщеглонская».

Однако поведение Пщеглонской мало чем отличалось от поведения ее сообщников: Миронов вызвал ее утром следующего дня, как только доложил генералу результаты допроса Семенова, и пани Пщеглонская сразу же заговорила, ни в чем не запираясь. Она рассказала, что еще в Лондоне, будучи совсем юной, попала в руки негодяя Джеймса, который сначала совратил ее, а затем, запугивая и шантажируя, вовлек в шпионскую работу. Стремясь избавиться от гнусных преследований Джеймса, пани Аннеля вступила в польскую национальную организацию (она так и сказала — национальную, не националистическую) и, пользуясь случаем, вскоре оказалась в Варшаве, в одном из отрядов, готовящихся к борьбе за освобождение Польши. Само собой разумеется, что при отъезде из Лондона ей пришлось изменить фамилию, биографию: так она стала Войцеховской, дочерью школьного учителя из Самбора.

Да, надо, конечно, сказать, что в польскую национальную организацию, в варшавский отряд, ее привело не только отвращение к Джеймсу, но и горячая любовь к отчизне, желание участвовать в общей борьбе против гитлеровцев.

— Там, в Варшаве, все тесно переплелось, — говорила Пщеглонская, — мы, рядовые бойцы, не делали особого различия между теми, кто действовал по приказам Лондона, и коммунистами. Все мы вместе вели общую борьбу против фашизма, вместе пошли на восстание, не по нашей вине ставшее трагедией Варшавы, трагедией Польши…

Слушая рассуждения Пщеглонской, Миронов про себя усмехался: «Ишь ты! Выходит, польские реакционные националисты шли чуть ли не в одном строю с подлинными борцами за освобождение Польши!»

Андрею было ясно, что, сколь ни откровенной прикидывается Пщеглонская, она что-то не договаривает, И дело было не только в ее рассуждениях: достаточно вспомнить сообщение польских товарищей о похождениях Пщеглонской в Варшаве, в Лондоне, чтобы прийти к такому выводу. Однако Миронов не собирался в начале допросов показывать Пщеглонской, что ему о ней известно куда больше, нежели она полагает, и давал ей выговориться. А она, ободренная тем, что следователь ее не перебивает, не ставит вопросов, идущих в разрез с ее показаниями, ликовала в душе, что намеченный ею план так удачно воплощается в жизнь, и рассказывала, рассказывала, рассказывала… Пщеглонская говорила о том, как вместе с варшавскими комсомольцами вырывалась из гибнущей под ударами гитлеровцев Варшавы на соединение с частями армии Народовой, как была ранена и очутилась в госпитале Советской Армии.

— Я, — утверждала Пщеглонская, — и думать забыла о Джеймсе, об американцах. Я чувствовала, что обрела новую жизнь, новую родину. Но тут — Васюков, надругавшийся над моей молодостью, подлость, обман…