Петр Капица - В открытом море

– Где же достать горючего?

– Для этого, – сказал Калужский, – надо ограбить аптечный склад и авиационную маслобензозаправку.

Калужский явно преувеличивал количество необходимых элементов, чтобы отбить у моториста охоту попусту тратить горючее.

– Для такого катера мы с Восьмеркиным любую аптеку разгромим. Если надо, две бензозаправки достанем, – заверил Чижеев.

Но даже более щедрые обещания не могли бы задобрить расчетливого инженера. Горючего он так и не дал.

Чтобы взбодрить приунывших от скупости Калужского друзей, Тремихач решил показать им пещерный ход на сушу.

Увидев перед туннелем разбитую в куски крепкую скалу, Чижеев удивился:

– Как это вы вдвоем пробили такую стенку?

– За нас аммонал и математика Николая Дементьевича работали, – ответил, посмеиваясь, Тремихач. – Калужский так наловчился действовать, что у него аммонал строгает камни, как рубанок. И, главное, без грохота, почти шепотом. Круглый стол, который красуется посередине жилой площади, – это тоже работа Николая Дементьевича.

У выхода из подземелья Калужский показал морякам небольшие отверстия, проделанные буравом между слоями известняковых пород.

– Вот здесь в случае опасности у нас произойдет завал. В эти шестьдесят три отверстия будут заложены небольшие заряды взрывчатки, соединенные одной нитью. Обломки породы сползут вниз и закроют туннель.

– Тут у нас лежат заряды, – указал он на папиросного вида длинные трубочки, сложенные в нише. – Если всю эту взрывчатку сложить в одно место, получится шашка величиной с Восьмеркинский кулак. При взрыве такая шашка в одну десятитысячную долю секунды превратится в тысячу литров свирепейшего газа. Удар мгновенно, расширившихся газов может разнести в пыль солидную скалу. Но ведь вы знаете, что паровой молот, который плющит в блин стальную болванку, в руках опытного мастера аккуратнейшим образом раскалывает орех. Скорлупа лопается, а ядрышко остается целым. Паровым молотом можно захлопнуть и крышку карманных часов, не раздавив стекла, – есть такие фокусники. Опытный подрывник может взорвать печь в той комнате, где вы будете спокойно пить чай. Для этого он, конечно, исследует сцепление кирпича, произведет довольно сложные математические расчеты и уложит не один заряд, а десятка два небольших зарядиков. Каждый отдельный заряд не причинит вреда печке, он даже не расколет кирпича, а все они, взорванные вместе, тряхнут так, что рассыплется глина, скрепляющая кирпич, и печь, словно чихнув, рухнет.

Друзья вышли на поверхность земли и очутились в загроможденном камнями рву, по склонам которого росли кустарники «держидерева», шиповника и дикого винограда. Дальше виднелись невысокие сосны с пышной хвоей.

– Ого! Какая у вас маскировка! – воскликнул, озирая местность, Чижеев. – Гитлеровцы не скоро проход найдут.

На следующий день Восьмеркин с Тремихачем занялись ловлей рыбы со шлюпки у выхода из пещеры. Нина готовила обед. А Калужский с Чижеевым приготовили сорок литров горючей смеси и залили ее в баки «Дельфина».

После обеда Николай Дементьевич, засветив «летучую мышь», уселся за свой стол вести какие-то записи. Восьмеркин с Тремихачем улеглись отдыхать. Чижеев с Ниной могли побыть наедине. Они пробрались на наблюдательную площадку.

Тесно прижавшись друг к другу, моряк и девушка, словно зачарованные, смотрели на золотистые тени, то вспыхивавшие, то погасавшие на западе. Там небо обволакивалось перистыми облаками и сиреневым маревом. Потом сразу сбежали все багровые отблески, и море стало темным. От этого и ветер словно притих, и чайки куда-то исчезли. Только где-то в стороне морской прибой перекатывал гальку, словно свинцовую дробь. Но этот неумолчный шорох моря до того был привычен, что он точно и не нарушал тишины.

Вдруг что-то черное и большое вынырнуло из глубины в какой-нибудь сотне метров от пещеры и со слабым всплеском исчезло. А через секунду или две на гладкой поверхности моря будто показался край черного колеса с лопастями, прокатился под водой и скрылся. Затем сразу появилось три таких колеса. За ними еще и еще… Казалось, что под водой заработали какие-то странные мельницы.

– Дельфины на охоту вышли, – сказала Нина. – Они иногда в нашу пещерную речку заскакивают, рыбой поживиться. Мы за все время штук двадцать убили.

– Жаль их бить, – сказал Сеня. – Веселые животные. Другой раз в море никого не встретишь, только дельфины и порадуют. Люблю смотреть, как они ухарски носятся и кувыркаются прямо под форштевнем.

Поздно вечером в пещере раздался звонок.

– Витя пришел, – сказал Николай Дементьевич и, захватив автомат, пошел к выходу.

Вскоре он вернулся с запыленным и уставшим парнишкой, принесшим письмо от Кати.

Тремихач молча прочел это письмо перед фонарем и, скрывая волнение, попытался свернуть шесть тонких листков в первоначальное положение, но не смог: пальцы будто стали чужими.

Письмо было таким, что могло возмутить и наполнить болью любое русское сердце. Боясь, как бы содержание этого письма не натолкнуло моряков на необдуманные поступки, Виктор Михайлович попытался пересказать его своими словами. Но этим лишь вызвал недоверие к себе.

Одно только сознание того, что мичман с салажонком живы, что их ждет мучительная смерть, так взволновало Восьмеркина с Чижеевым, что они отказались от ужина и не могли говорить ни о чем другом, кроме как о спасении товарищей. Полагая, что Тремихач скрыл самое важное, они упрямо настаивали:

– Дайте в проводники Витю. Мы сами уговорим партизан напасть на поселок. Прохлаждаться здесь нам нельзя.

Пришлось письмо прочитать вслух, и не самому Тремихачу, а передать его Чижееву. При этом Восьмеркин поместился за спиной друга и внимательно следил, чтобы Сеня ни одного слова не пропустил.

Письмо начиналось с просьбы, видимо, вконец отчаявшейся девушки.

«Дорогой Виктор Михайлович! Заберите меня. Не могу я больше! Нет никаких сил, я с ума сойду без вас. Никогда еще мне не было так мучительно трудно.

Проклятый Штейнгардт не дает покоя. Я, писала вам, что, на горе свое, привлекла его внимание. Если бы вы знали эту мнительную жабу с обрюзгшей мордой и стеклянными глазами навыкате! До чего унизительно и тяжело разговаривать с ним и делать вид, что он не вызывает у тебя отвращения, доходящего до тошноты! Но я вынуждена играть, иначе – провал.

Пользуясь тем, что он здесь и старший морской начальник, и комендант, и зондерфюрер, Штейнгардт делает с людьми все, что захочет. Хотя я детский врач, он перевел меня в санитарные наблюдатели на пристань и объявил своей личной переводчицей. Делать мне буквально нечего. Единственное и самое противное занятие – это торчать у него на глазах. Он даже ко мне домой может зайти в любое время и цинично объяснить свой приход желанием изучать русский язык.