Владимир Тучков - Дважды не живут

– Как я понимаю, – прервал Танцора Аникеев, – вы бы не отказались от пятнадцатипроцентного пакета акций? – Сказав это, он еще более радушно улыбнулся, давая понять, что это шутка.

Затем начал говорить уже серьезно, но по-прежнему не снимая с лица улыбки.

«Весельчак, – понял Танцор, – так, видимо, все его и зовут».

Аникеев говорил, и говорил, и говорил. А у Танцора все больше, и больше, и больше вытягивалось лицо, не умевшее справиться с гримасой удивления, не способное загнать ее в какую-либо иную мышечную область тела.

Нет, Петролеум-банк данная информация не интересует. Поскольку такая нечистая игра не в правилах Петролеум-банка, имеющего прекрасную репутацию, которая дороже всего золотовалютного запаса страны. Нет, и еще раз нет. Петролеум-банк не станет обрушивать своих конкурентов, запуская в оборот дубликаты кредитных карт соперников. Есть более действенные методы разрешения деловых конфликтов. И при этом – не только юридически, но и нравственно более корректные.

Так что к этой дискете Петролеум-банк никакого отношения не имеет. И Аникеев склонен подозревать, что эту грязную игру затеял сам же Трейд-банк. А конкретно – председатель его правления Илларионов, который всегда вызывал у Аникеева чувство брезгливости. Потому что он – из скоробогатеев, нуворишей или, как их еще зовут, «новых русских».

Чего никак нельзя сказать о Петролеум-банке, который ведет свое летоисчисление с одна тысяча восемьсот семьдесят третьего года. Правда, в его деятельности был вынужденный перерыв, который объясняется известными причинами. Однако преемственность удалось сохранить, благодаря чему Петролеум-банк по праву считается старейшим и надежнейшим банком России.

Так что это все козни Илларионова, который затеял провернуть какое-то омерзительное дельце, а потом скрыться где-нибудь в Латинской Америке, где такого рода проходимцам самое место.

И тут Танцор отчетливо понял: вот он, вот он бойцовый петух из басни Чжуан-Цзы. Петух, достигший сверхсовершенства. Скольких же надо задавить, уничтожить, скомкать и выкинуть в урну, чтобы пред тобой трепетали – трепетали даже не перед деревянным, безразличным к своим врагам, а перед улыбчивым и добродушным?

Танцор спросил о том, чего же столь иезуитским образом может добиваться Илларионов. Аникеев не знал и знать не хотел, потому что у него совсем иной механизм мышления.

– Более того, – сказал он с выражением лучезарной искренности, – открою вам всю правду. В моих интересах не допустить тиражирование имеющейся у вас дискеты. Потому что если скандал с Трейд-банком разразится, то тень может пасть и на нас как на конкурентов, которые все это и спровоцировали. Так что вот вам мой стариковский совет: выкиньте из головы эту затею. Проживите жизнь честно, чтобы в старости можно было смело смотреть в глаза своим многочисленным потомкам.

– Кстати, – добавил он, как бы спохватившись. как бы вспомнив самое главное, – очень приятно было с вами познакомиться, господин Танцор!

– Простите, не понял, – зачем-то изобразив недоумение на лице, вполне профессионально изумился Танцор. Хоть от такой неожиданности было впору и онеметь.

– Ну как же, – всплеснул руками Аникеев, – ведь я же ваш искренний поклонник еще по «Мегаполису». Вы же просто супер! Всегда мечтал взять у вас автограф… Вот, пожалуйста, – протягивая «Паркер», – будьте так любезны, вот здесь, пожалуйста…

Танцор ошалело нацарапал на какой-то добротной бумажке что-то про жизнь и счастье. А потом спросил в лоб:

– Так это, значит, ваши парни спасли нас в подвале на Таганке?

Теперь уже изумился Аникеев.

Танцор, поняв, что глупо не сыграть в открытую, подробно все рассказал. И о затее с тридцатью картами, и о нагрянувших таганских бандитах, и о двух хладнокровных стрелках.

– Нет, – задумчиво сказал Аникеев, не прекращая, тем не менее, улыбаться, – это не мои. Кто-то еще. Может быть, от Илларионова?.. Хотя, вряд ли. Он, затеяв подлянку своим хозяевам, не стал бы так откровенно светиться. Это что-то не вполне понятное. Думайте, Танцор, это очень важно. Очень важно для всех. Вы даже и представить…

– Для кого? – Танцор попробовал подловить Аникеева неожиданным наивным вопросом. – Для кого – для всех?

Но банкир не был бы банкиром, если бы не мет контролировать каждую свою реакцию в любой, даже бесконечно малый, отрезок времени.

Этого он сказать не мог. Не имел права. Однако мог помочь сохранить душу и совесть «вашему алчному другу Следопыту». Уж если он так нуждается, то «я открою ему в нашем банке счет, тысяч на пятьдесят, – думаю, ему этого хватит». Чтобы Следопыт выкинул из головы эти опасные и безнравственные игры с чужими картами, «разумеется, пластиковыми». Ну, а как давнишний и искренний поклонник творчества (так и сказал, «творчества») Танцора Аникеев открыл счет и на его имя. И с тем же самым наполнением, в пятьдесят тысяч долларов.

Затем заговорщицки поманил пальчиком на свою сторону стола. Понажимал кнопки и, чрезвычайно довольный собой, ткнул пальцем в монитор. Там была Стрелка, стоящая рядом с «Жигулем» и нервно смолящая сигарету.

– Прекрасная у вас девушка, – сказал Аникеев, улыбаясь пуще прежнего. – Замечательная. Вот только ботинки носит совершенно чудовищные. Хотя понимаю, мода требует жертв. Так-так-так, – он еще понажимал кнопки, и изображение увеличилось, – а что это у нее в кармане? Вишь, как оттопырился-то. Это вы напрасно затеяли. Напрасно. К друзьям приехали. Ни в Трейд какой-нибудь. В общем, если будут какие-то проблемы, трудности, то сразу же звоните. Или прямо без звонка. Очень было приятно. Очень.

И Аникеев протянул Танцору руку для прощания. Танцор с изумлением обнаружил, что в перстне у него был уже рубин, а не изумруд.

Следующая выходка, именно шаловливая выходка, еще больше обескуражила Танцора. Аникеев вынул из кофейной чашки ложечку и мелодично постучал ей по фарфоровым зубам. И сказал явившейся девушке-референту:

– Илона, проводи, пожалуйста.

Танцор задумчиво вышел, припоминая, не пересекались ли когда-нибудь их пути в далеком актерском прошлом. Где-нибудь на гастролях, на каком-нибудь европейском фестивале, в Доме актера… Нет, память, насупившись, молчала.

И вдруг в лифте до него дошло. Дошло и пронзило новым знанием о жизни, о которой он, оказывается, практически ничего не знал. Эта постоянная улыбка – доверительная, располагающая, обволакивающая собеседника душевным комфортом – всего лишь результат пластической операции. И ничего более.

И от нахлынувших чувств Танцор еле сдержался, чтобы не трахнуть в лифте девушку Илону, которой тот же самый хирург придал несколько иное выражение лица.