Эдгар Берроуз - Тарзан и потерпевшие кораблекрушение

– Сами жаловались, что вас содержат взаперти внизу, не так ли? Вы должны благодарить меня за то, что я распорядился поднять вас на палубу, а вы опять проявляете недовольство. Здесь вам и свежий воздух и загар. Хочу, чтобы вы выглядели наилучшим образом, когда придет время выставить вас напоказ в Берлине вместе с другими представителями африканской фауны.

И Шмидт расхохотался.

– Если хотите позабавиться тем, что заперли нас с Краузе, как диких зверей, – пожалуйста, но не можете же вы держать здесь мисс Лейон. Выставить белую женщину на обозрение всем этим ласкарам! – Де Гроот старался не выдать голосом своего гнева и презрения. Он давно понял, что они оказались в руках сумасшедшего и что перечить ему значит навлекать на себя новые унижения, которые они уже с лихвой испытали.

– Если мисс Лейон пожелает, она может разделить со мной каюту капитана, – проговорил Шмидт. – Ларсена я приказал вышвырнуть вон.

– Мисс Лейон предпочитает звериную клетку, – с вызовом произнесла девушка. Шмидт дернул плечом.

– Ах вот как! Что ж, неплохая идея. Почему бы не поместить тебя в клетку с одним из львов герра Краузе или тебе больше по вкусу тигры?

– Все равно, только не с тобой, – выпалила девушка.

– А может, в клетку с дикарем, который тебе так понравился, – не унимался Шмидт. – Вот будет представление, заодно и мы развлечемся. Абдула говорит, что этот человек – каннибал. Я перестану кормить его, как только суну тебя к нему.

Шмидт ушел, беззвучно посмеиваясь.

– Этот человек абсолютно невменяем, – сказал де Гроот. – Я с самого начала заподозрил, что он несколько не в себе, но не предполагал, что он самый настоящий сумасшедший.

– Вы полагаете, он осуществит свою угрозу? – с тревогой спросила Джанетт.

Де Гроот и Краузе не ответили, и их красноречивое молчание послужило ответом на вопрос, подтвердив худшие опасения. До этого она только кормила дикаря и следила за тем, чтобы у него была вода, да и то всегда держалась начеку, готовая в любой миг отскочить от клетки, если дикарю вздумается схватить ее. На самом деле она очень боялась его, и лишь природная доброта побуждала ее подружиться с ним.

Кроме того, Джанетт видела, что Краузе все это раздражает, а его она втайне презирала.

Джанетт, застрявшая в Батавии без средств к существованию, ухватилась за предложение Краузе поехать с ним, лишь бы выбраться, а куда – неважно. Перспектива оказаться в Нью-Йорке будоражила. Ей приходилось много слышать о великом американском городе, слышать сказочные истории о том, как просто красивой девушке стать там обладательницей норковых манто, соболиных шуб и драгоценностей. Джанетт Лейон знала, что ее красоту оценят в любой стране.

Хотя де Гроот и Краузе оставили вопрос девушки без ответа, ответ вскоре последовал. Вернулся Шмидт с матросами. Он и еще двое были вооружены пистолетами, остальные держали в руках железные прутья, которыми пользуются при обращении с дикими зверями.

Клетку Джанетт сдвинули с места и приставили к той, где сидел Тарзан, дверь в дверь. Затем обе двери одновременно подняли.

– А ну-ка ступай к своему дикарю! – приказал Шмидт.

– Вы не смеете, Шмидт! – вскричал де Гроот. – Ради Бога, не делайте этого!

– Заткнись! – гаркнул Шмидт. – Шевелись, потаскуха! А ну-ка, пощекочите ее прутьями! Оглохли, что ли?

Кто-то из матросов ткнул Джанетт, и в тот же миг Тарзан зарычал и двинулся вперед. Три пистолета нацелились на него. Просунутые сквозь решетку прутья преградили ему путь. Рычанье повергло девушку в ужас, однако, сознавая, что ее могут силой затолкать в соседнюю клетку, Джанетт храбро вошла в нее сама с высоко поднятой головой. За ее спиной со стуком гильотины упала железная дверь.

Де Гроот, Краузе, Шмидт и ласкары, затаив дыхание, ожидали трагической развязки, при этом каждый испытывал различные чувства: Шмидт предвкушал кровавое зрелище, Краузе нервничал, ласкары глазели с безразличием, а де Гроота обуревали чувства, в принципе несвойственные флегматичным голландцам. Окажись он французом или итальянцем, он, вероятно, стал бы кричать и рвать на себе волосы, но, будучи голландцем, он держал свои эмоции в узде.

Джанетт Лейон в ожидании застыла у порога клетки. Она глядела на Тарзана, а Тарзан глядел на нее. Он видел, что она дрожит от страха, и жалел, что не может успокоить ее словами. Тогда он сделал единственное, что мог – улыбнулся ей. Джанетт хотелось верить, что улыбка эта – ободряющая, дружеская, но ей нарассказывали столько кошмаров о его свирепости, что она засомневалась: это могла быть улыбка кровожадного предвкушения. На всякий случай Джанетт заставила себя улыбнуться в ответ.

Тарзан подобрал гарпун, отнятый им у Шмидта, и двинулся к девушке.

– Стреляйте же, Шмидт! – вскричал де Гроот. – Он убьет ее!

– Что я, рехнулся? Стрелять в такой ценный экземпляр! – откликнулся Шмидт. – Сейчас начнется потеха!

Тарзан подошел к Джанетт, вручил гарпун девушке, вернулся назад и сел на пол в дальнем углу клетки. В значении этого жеста невозможно было ошибиться. У Джанетт подкосились ноги, и, чтобы не упасть, она быстро села. Подобная реакция обычно наступает после сильного нервного напряжения. Де Гроота прошибло холодным потом.

От ярости и разочарования Шмидт затопал ногами.

– И это дикарь! – завопил он. – Мне казалось, ты говорил, что он совсем дикий, Абдула. Ты меня надул, подлый лжец!

– Если не верите, что он дикий, зайдите к нему в клетку, – ответил араб.

Тарзан не спускал со Шмидта глаз. Он ничего не понял из слов этого человека, но, наблюдая за его мимикой, жестами, поступками, составил о нем свое мнение. Герр Шмидт получил очередное очко не в свою пользу; очередной гвоздь был вбит в его гроб.

Наутро оба пленника, заключенные в большую железную клетку, пребывали в прекрасном настроении. Джанетт радовалась тому, что осталась целой и невредимой после ночи, проведенной вместе с существом, которое питается сырым мясом, издавая при этом урчание, – с дикарем, который голыми руками убил троих африканских воинов, пока его самого не скрутили, и которого Абдула называл каннибалом. От избытка чувств девушка пропела отрывок из французской песенки, которая была популярна в Париже в ту пору, когда она покидала этот город.

Тарзан же чувствовал себя счастливым потому, что понял слова песни. Пока он спал, могучее здоровье взяло верх, и недуг оставил его столь же внезапно, как и поразил.

– Доброе утро, – произнес он на французском, первом усвоенном им человеческом языке, которому его обучил лейтенант-француз. Давным-давно Тарзан спас его от смерти.

Девушка изумленно взглянула на дикаря.

– Я… доброе утро! – произнесла она, запинаясь. – Я… я… мне говорили, что вы немой.