Владимир Алеников - Приключения Петрова и Васечкина

И подписи нет.

Кто бы это, думаю, мог написать? Сидоров? Нет. Он же самый маленький в классе. Горошко тоже не мог, он за Людой Яблочкиной бегает… Может, Герка Скворцов? Нет, он, кроме своих морских свинок, никого не видит!.. А может, Васечкин? Да нет, этому лишь бы списать… А может, всё-таки Горошко?

Тут мне снова Алла Иванна замечание сделала, чтоб я не вертелась! Вечно от этих мальчишек одни неприятности.

И главное, хоть бы без ошибок писали, а то в одном предложении три ошибки. Исправила я их и внизу двойку поставила.

Тут Алла Иванна подошла к Петрову и заглянула к нему в тетрадь.

– Ну-ка, Петров, иди к доске! – сказала она.

Вот так всегда, чуть что – сразу Петров. Что, больше никого нету? Тридцать два человека в классе, а как к доске, так почему-то Петров… Ну, делать нечего, я и пошёл. В конце концов пришёл. Стал. Стою. Алла Иванна говорит: «Напиши-ка нам, Петров, это предложение: “У тебя – никого, у меня – никого, будем жить вместе!”».

А чего его писать, я его в тетрадке написал. Но я спорить не стал. Взял мел и пишу себе потихоньку. Чего спешить? Не такой у меня характер… Только вдруг чувствую, кто-то меня зовёт шёпотом. Оглядываюсь – Васечкин! Что у него, думаю, случилось? А?

Нет, пока он писал, всё было ничего. У Петрова вообще-то аккуратный почерк. Вот он им не спеша и вывел:

«У тибя – никого, у миня – никого, будим жить вместе!»

Я только было собрался перекатать это к себе в тетрадку, но тут по привычке глянул к Машке и обалдел. У неё это предложение совсем не так написано, хотя тоже красивым почерком. Что тут делать? Друг всё-таки… А как ему сигнал подать, когда он к тебе спиной стоит и восклицательный знак выводит? Я его тихонечко и стал звать. Петров наконец услышал и оглянулся, но толку от этого никакого. Я ему уже по-всякому подмигиваю и пальцем показываю, а он, как стоял, так и стоит столбом, только глазами хлопает.

Ну, тут Алла Иванна Машку к доске вызвала: мол, пойди, Старцева, исправь. А та рада стараться, так и полетела к доске, прямо как Плисецкая в «Анне Карениной», что на днях по телику показывали. Подлетела она, значит, к доске, на Петрова вообще не смотрит, а сразу ошибки исправлять. Одно слово, отличница! А Петров – да чего тут говорить! – Петров уставился на неё, будто в музее… Эх, глаза бы мои не видели!

Исправила я «миня», «тибя» и «будим», Алла Иванна меня похвалила: молодец, говорит, Маша, садись. Села я на место, а сама думаю, где-то я уже эти ошибки видела… Разворачиваю записку, так и есть – и ошибки те же, и почерк. Ага, думаю, попался! Ну, Петров, держись!

В общем, пишу я дальше диктант, а сама всё думаю, что бы такое Петрову ответить… Чтобы не приставал! Думала, думала и придумала. Вырвала листок из тетрадки и написала:

«Ты, ПИтров, сначала писать научись правильно!»

Потом сложила листок вчетверо и сверху под писала:

«ПИтрову» …

Мне эту записку Люда Яблочкина отдала. Я прочёл. Ладно, ладно, думаю. Не очень-то и хотелось… Прекрасно проживу без неё и без дружбы её телячьей. У меня, между прочим, Васечкин – друг! Я бы с ним всюду пошёл: и на каток, и в разведку… И вообще, с ним всегда интересно. Он такое придумает… Так что обойдусь как-нибудь. Плакать не буду. Не такой у меня характер…

Стою я на перемене возле окна и провожу опыт. Сквозь лупу на лист герани солнце концентрирую. Интересно, будет он завтра больше других листиков или нет?

Короче, опыт провожу, а тут, значит, ко мне Петров подходит, и лица на нём нет. Вот-вот заплачет. И записку протягивает. Прочитал я записку раз, ничего не понял, хотел ещё раз прочитать, но вдруг вижу – Петров куда-то уставился, глаз отвести не может. Смотрю, в конце коридора Машка Старцева чего-то Люде Яблочкиной на ухо шепчет, а сама в нашу сторону смотрит и хихикает. Тут я сразу всё и понял. «Она?» – спрашиваю. И по Петрову вижу, что она. Такое меня зло взяло. Брось ты её, говорю, Петров, она же отличница. Но, вижу, не доходят до него мои слова. Стоит себе и глазами хлопает. Но я не сдаюсь. Пошли, говорю, в живой уголок, кроликов выпустим. Интересно, упрыгают они или нет? Ноль внимания. Нет, говорит, что-то не хочется. А я не отстаю. Друг всё-таки. Тогда давай, говорю, пищалку в тряпку засунем. Которой с доски стирают! Вот смеху-то будет!

Опять мимо. Не реагирует Петров, только вздыхает, как паровоз. Тут уж я не выдержал. Воображала, говорю, хвост поджала и под печку убежала. А под печкой крокодил воображалу проглотил! Ну, вижу, ожил Петров и на дыбы. «Это кто воображала?» – кричит. И на меня прёт. Ну, я вижу, человек не в себе, чего с ним связываться.

Машка, говорю, кто же ещё. Ладно, Петров, привет! Мне пора. А ты стой. Учись писать правильно!

И пока он пыхтел и думал, что бы мне ответить, я в класс убежал – пищалку в тряпку заворачивать…

Следующий урок был урок рисования. Сан Саныч вошёл в класс, поздоровался и, увидев, что доска грязная, сам начал стирать писанину Петрова. Но тут тряпка в руках у него запищала. Васечкин, будто только этого и ждал, как заржёт на весь класс прямо у меня над ухом. Явно его рук дело. Нужно на классном собрании поговорить о хулиганском поведении Васечкина, вот что я подумала.

А Сан Саныч тем временем достал из тряпки маленькую резиновую куколку-пищалку. Что же, говорит, отлично, это и будет наша сегодняшняя модель. Нарисуйте-ка мне эту куколку!

Ну, какое-то время все рисовали, а потом Сан Саныч подошёл к Петрову, посмотрел на его рисунок и говорит: «Гм… знакомые черты! Странно, Петров, раньше я в тебе таланта портретиста не замечал!»

Ну вот опять, чуть что – так сразу Петров! Сам не понимаю, как это у меня получилось, рисовал куколку, а вышла вылитая Маша. Это потому, что я рисовать совсем не умею. Что я, виноват? Не всем же быть художниками. Чего тут делать? А Васечкин мне и говорит: «Ладно, Петров, я тебе помогу!» Выхватил у меня рисунок и быстро пририсовал Маше усы, а внизу подписал: «МАШКА-ПРОМОКАШКА». Я и глазом моргнуть не успел, как он всё это ей подсунул. А она поглядела на рисунок, скомкала и бросила назад на нашу парту и при этом ещё посмотрела на меня уничтожающе и пальцем у виска покрутила…

Ну вот, думаю, теперь всё кончено. Помог мне друг Васечкин. А он меня в бок толкает. Держи, говорит. А сам какую-то книгу подсовывает. Называется «Укрощение строптивой». «Что это ещё такое?» – спрашиваю. «Это – гениальный Шекспир, – шепчет он, – учебник жизни! Так мой папа говорит моей маме. Так что учись жить!»