Алексей Воронков - Харбин

– Кто хлопнул-то? – поинтересовался Фома.

– Сказала же, государственные люди… Из местного ЧК.

Бородач тяжело вздохнул.

– В городе, что ль, живешь? – спросил тетку.

– Да в ем, – ответила та. – Иркутская я. Там всю жизнь и прожила-промаялась.

– А что маялась-то? – не понял бородач.

Соседка фыркнула.

– Как что? Разве то раньше жизнь была? – спросила.

– Ну а сейчас лучше, что ль? – напрягся в своем порыве Фома. – Для простого человека ить и сейчас жизни нет. Кругом те же баре. Правда, раньше палкой били, а теперь все к стенке норовят поставить.

Услышав это, Болохов нахмурился. Ему бы прекратить этот разговор, а он не может. Потому что его не поймут. И сразу начнут что-то подозревать. А ему это надо? В другой бы раз он не промолчал – выдал бы им по полной. Чтобы они никогда больше такого не говорили. Но сейчас об этом и думать нельзя было.

– Ну а ты говорила своему генералу про соседа? – спросил Фома тетку.

– Говорила, – ответила та.

– А он что?

Тетка Поля вздохнула.

– Он-то?.. А ему по чину нельзя нашу жизнь критиковать. А так он все понимает – он у нас умный. Однажды, правда, сказал: ЧК – это еще не вся советская власть. Так что и на нее, если надо, управа найдется.

Болохов побледнел. Что ж ты делаешь, глупая! – чуть было не сорвалось у него с языка. – Ты же зятя своего таким вот образом подводишь. Ишь, раскудахталась!.. Или не знаешь, в какое время живем? Вот возьмет кто да донесет на тебя – и все, и поминай, как звали. А заодно и детям твоим не поздоровится.

– А давайте не будем о политике… – пытался перевести он разговор на другую тему. – Лучше расскажи-ка, друг сердечный, о том, как там наш крестьянин готовится к посевной, – обратился он к Фоме. – Есть ли семена, как обстоят дела с техникой? «Фордзоны»-то небось пришли в село? Или у вас по-прежнему все на лошадиной тяге? – выказывал он свои крестьянские познания. Однако лешак молчал. – Ну что молчишь? Или сказать нечего?..

– Ну как же, скажу!.. – наконец откликнулся Фома. – Деревня без мужика осталась – тогда о чем может быть речь? Не будет никакого сева…

– Врешь! – вдруг не выдержал Болохов. – Врешь ты все! Крестьянин – он вечен, потому никуда он не денется. И неважно, при каком строе он живет. Он все равно будет работать на земле. А ты?.. Нет, ты не мужик, ты… ты паникер!

При этих словах у Фомы глаза чуть не вылезли из орбит.

– А ну повтори еще раз!.. – грозно проговорил он, пытаясь слезть с полки. – Повтори, говорю тебе!

Болохов знал, что обычно за этим следует, поэтому решил каким-то образом успокоить Фому. Нет, не из-за страха получить от того бугая по морде, просто ему не нужен был шум. А вообще-то он за себя постоять мог. На курсах по подготовке оперативных работников ОГПУ им преподавали боевые приемы борьбы, которые он неплохо освоил. Позже это ему не раз помогало, когда он был вынужден без оружия в руках защищать свою жизнь. А ведь не подумаешь. Весь его вид – и эта копна чуть вьющихся льняных волос, и это бледное продолговатое красивое лицо с чувственным ртом и ясной голубизной глаз – больше говорил о том, что перед вами этакий рафинированный интеллигентик. А то и молодой повеса, какие еще недавно в поисках приключений дефилировали по Невскому и которым было чуждо все грубое и недостойное их внутренним установкам. Однако, несмотря на свою внешность, это был матерый и жесткий в своих решениях боец революции.

– А что, если мы закажем чайку? – неожиданно предложил он соседям. Не дождавшись ответа, он открыл дверь. – Сейчас я схожу к проводникам, спрошу, есть ли у них кипяток…

Пока он где-то гулял, Фома, пережив в душе обиду, вытянулся наверху и захрапел. И когда он через какое-то время проснулся, то его уже занимали совершенно другие мысли.

На Дальний Восток Болохов ехал с двойственным чувством. С одной стороны, он рад был снова оказаться в тех краях, где для него когда-то закончилась Гражданская война. Одновременно он ощущал в душе какую-то смутную тревогу. Как у всякого тяготеющего к искусству человека, у него было хорошо развито иррациональное начало, проще говоря, интуиция, которая не раз выручала его в трудную минуту. Ведь он умел предчувствовать беду, что очень важно для разведчика. Только сейчас он никак не мог понять, что вдруг его так сильно встревожило. Ведь за эти годы он должен был уже привыкнуть ко всему, а тут вдруг такое…

Прошло уже почти десять лет с тех пор, как бывший лихой рубака Сашка Болохов впервые попал на Дальний Восток. К тому времени уже ушли в прошлое кровопролитные бои за Москву, Петроград, юг России, Поволжье, Урал, Сибирь. Стали историей походы против Деникина, Краснова, Юденича и Колчака, экспедиционных корпусов Антанты и белочехов. Но впереди еще были Амурский, Хабаровский и Уссурийский фронты, ликвидация бочкаревской авантюры на Камчатке, пепеляевская – на Охотском побережье, освобождение от японцев и белогвардейцев Читы, Благовещенска, Хабаровска, Уссурийска и Владивостока.

К двадцатому году красным удалось выйти на линию Транссиба и с боями дойти до станции Иман, однако юг Приморья по-прежнему оставался в руках противника. Это был последний очаг сопротивления врагов революции, который красные пытались уничтожить. Однако покуда им это не удавалось. Обстановка по-прежнему оставалась напряженной и опасной. Противник не только не цеплялся за последнюю возможность остаться на территории России, но и делал попытки развить наступление в надежде вновь раздуть пламя Гражданской войны. Этому способствовала позиция Японии, которая отказывалась вести переговоры с советским правительством о заключении мира. Более того, в начале 1920 года она договорилась с США об усилении антисоветской интервенции. Все это говорило о том, что враг попытается взять реванш за прежние свои поражения. Дальневосточникам требовалась помощь, однако Советская республика, связанная борьбой с Врангелем и белополяками, была зажата в тисках разрухи, голода и блокады и не могла вести войну на два фронта.

Под давлением мирового общественного мнения японское командование пообещало сохранить нейтралитет и не вмешиваться в русские дела, если на Дальнем Востоке не будет объявлена советская власть. Чтобы сохранить мир в этом крае и предотвратить новое нападение Японии, советское правительство приняло решение о создании буферного государства. Об этом было объявлено на состоявшемся 6 апреля 1920 года съезде трудящихся Прибайкалья. В принятой на съезде декларации указывалось, что дальневосточные области – Забайкальская, Амурская, Приморская, Сахалинская, Камчатская и полоса отчуждения КВЖД отныне объявляются независимой демократической республикой ДВР. Было выбрано Временное правительство, перед которым встала задача объединить в единое государство все области Дальневосточного края, добиться вывода японских войск с этих территорий и ликвидировать внутреннюю контрреволюцию. 5-й армии, покончившей с Колчаком в Сибири, пришлось на время отказаться от наступательных операций и расположиться гарнизонами вдоль Транссибирской железнодорожной магистрали.