Алексей Воронков - Харбин

А когда-то ведь был о-го-го! Многие женщины втайне вздыхали по нему. Рослый, широкий в плечах, с густой смоляной порослью на крупном лице, он казался им некой крепостью, за стенами которой можно было надежно укрыться. Он выбрал Машу, эту невысокую худенькую девицу с ангельским взглядом, которая оказалась прекрасной женой. Родила ему детей, вырастила их. Правда, дети все пошли в нее. Этакие хрупкие, нежные, ранимые. Ну, дочь ладно, она девица, а вот сын… Он-то мечтал о богатыре, а тут этакая белая косточка в шляпе. Хотя недавно сын его просто удивил. Владимир Иванович, выпив за обедом водки, неожиданно распетушился и попытался устроить с сыном «цыганскую» борьбу, так тот, чертенок, в один момент уложил его руку. Хотя что ж тут удивительного? Старшему Гридасову скоро уже семьдесят. Он слегка обрюзг, ослабел, да и бывшая его смоляная борода давно превратилась в какое-то бесцветное мочало. Сын же, напротив, растет, мужает, уже вон с девицами под ручку ходит. Владимир Иванович, выйдя однажды на балкон, видел, как тот прогуливался по тротуару с какой-то милой барышней, и та держалась за него так, будто бы боялась, что он сбежит. Правильно, такие парни на дороге не валяются. Да, ростом он не вышел, но порода-то в нем все равно видна. И силенкой его Бог не обделил, и статью, да и мозги вроде на месте. Наполеон тоже не был богатырем, а ведь сумел всю Европу себе подчинить. Его бы нам в цари, может, тогда не случилось бы несчастья. Хотя о чем это он? Наши цари были не хуже. Вот только Николаю Александровичу не повезло. Но в том мы сами виноваты. Правильно сказал этот Несмелов: «И над всеми легло проклятье, всем нам давит тревога грудь…»

Добраться из Александровска до Благовещенска оказалось делом хлопотным. Тут всего какая-то сотня верст, однако ее Болохов одолел только к концу дня. На утренний поезд он опоздал, а вечернего ждать не захотел и напросился в попутчики к цыганам, которые, свернув свои шатры возле Транссиба, решили поискать счастья в губернском городе. Те усадили его на телегу, в которой он потом и трясся полдня по разбитой наезженной дороге, пробежавшей среди заваленных снегом луговин, пока возле какой-то станции их не нагнал поезд, куда он и поторопился пересесть. Но расстался с цыганами он ненадолго. Уже скоро паровик остановился на разъезде перед самым зейским мостом и так стоял несколько часов, дожидаясь, пока их обгонит военный эшелон. Тут-то и появились снова эти цыганские кибитки и телеги, которые, с угрюмой торжественностью прогромыхав мимо состава, устремились в сторону Зеи. Смеркалось. Выйдя на лед, они покатили среди торосов, нащупывая верный путь. Преодолев снежное полотно широкой реки, они тем же стройным цугом медленно вползли на высокий правый берег и были таковы.

А потом, пропустив товарняк, двинулся и пассажирский. Медленно, с грохотом, миновали железнодорожный мост и покатили среди горбатых высоких сопок, поросших монгольским дубняком. Позже снова были покрытые снегом луговины, а там пошли и пригороды, которые в сумерках обнаруживали себя тусклыми огоньками в окнах и белыми дымами, устремленными в зыбкую глубину потухающего неба.

Это был небольшой тихий городок, широко раскинувшийся у устья Зеи. Прямые, словно стрелы, не знающие асфальта и камня улицы с рядами тополей, деревянные тротуары, бревенчатые дома в один и два этажа, среди которых выделялись бывшие купеческие богатые каменные хоромы, к сему несколько широких площадей и рынков – вот и весь провинциальный Благовещенск конца двадцатых. Ничего особенного, если не принимать во внимание местную колоритную архитектуру, этакую смесь старой Руси и Востока, где ажурные резные наличники соседствуют с азиатским кроем окон и крыш, да еще эта близость границы… Выходи на уваленную снегом набережную и смотри с высокого берега на фанзы, густо разбросанные на другом берегу Амура. Не диво ли? Из какого еще города можно увидеть чужую землю?..

Много пережил Благовещенск в годы интервенции и Гражданской войны. Был он в руках и красных, и белых. По его улицам маршировали и китайские, и японские солдаты, устанавливая здесь свои порядки…

Нет, не приходилось Болохову бывать доселе в этих местах. До Хабаровска – да, они в свое время доходили конными рейдами. А тут вон оно, значит, как… По-хорошему, летом минут за двадцать можно было вразмашку переплыть реку и оказаться на чужом берегу. А на лодке и того быстрее. Раньше, говорили, проблем с этим не было. Захотел попасть в Китай и привезти оттуда дешевый товар – садись на весла и плыви себе спокойно на другую сторону. А теперь здесь все строго. И с советской стороны сторожа, и с китайской. Правда, говорят, контрабандисты все-таки приноровились незаметно переходить границу. Их тут спиртоносами называют, потому как они в основном дешевый спирт из Китая тащат. Обыкновенно в огромных стеклянных посудинах и бочках, потом продают местным выпивохам, не желающим покупать свою более дорогую водку в магазине, а то и обменивают на добро. Но тут частная торговля с отменой нэпа почила в бозе, и на складах остался только казенный товар, которым заведовали государственные люди, ну а с ними бывало трудно договориться на счет обмена. Так что тяжело теперь приходилось спиртоносам. Один риск и ничего больше. Коли пограничники не поймают – милиция с товаром загребет. А потом отвечай по полной… Законы-то вон какие строгие пошли. Дошло до того, что расстреливать стали их брата – вроде как за подрыв социалистической экономики.

…Есть тут, видимо, свои «коридоры» на границе и у сотрудников Амурского управления ОГПУ, в противном случае Болохову нужно будет что-то думать… Но первоначально он должен будет войти в доверие к местным художникам. Еще там, на Лубянке, когда они с начальником Иностранного отдела ОГПУ Артузовым готовили операцию, было решено действовать именно через этих людей. У них высокий авторитет в зарубежных богемных кругах, поэтому любая весточка, которую Болохов доставит от них в Харбин, станет для него лучшей рекомендацией. Надо надеяться, что это поможет ему установить доверительные отношения с беглыми художниками, чья судьба давно уже решена в высоких московских кабинетах. А главное, это даст возможность сблизиться с членами харбинского отделения «Русского общевоинского союза», которые слывут людьми крайне недоверчивыми и осмотрительными, о чем свидетельствует созданная ими служба безопасности, в чью задачу входит выявлять и уничтожать всех врагов организации.

О, если бы не эти, черт бы их побрал, беглые художники! Болохову не пришлось бы сейчас решать все эти проблемы, потому как в Маньчжурию он мог бы попасть вполне легальным путем. Во-первых, через Шанхай или Дальний, добравшись туда морем, а можно и по КВЖД через станцию Забайкальскую или приморское Гродеково. Харбин слыл одним из развитых административных центров Китайской Восточной железной дороги с крупной российской, в том числе советской, колонией, и для граждан СССР выезд туда был достаточно свободным, особенно для тех, у кого на родине оставались родные и близкие. Однако всякий, кто прибывал в Харбин легально, вызывал у эмигрантов определенное подозрение. Другое дело, если ты перебежчик. Тут уже к тебе больше доверия. Хотя и тогда находились спецслужбы, которые проверяли всю твою подноготную. Оставалось только надеяться, что никто из харбинцев не признает в нем бывшего сотрудника Госполитохраны. Но, скорее всего, об этом ему беспокоиться не следовало, ведь все свидетели его прошлой жизни были в свое время расстреляны или давно уже сгнили в тюрьме. Что же касается нынешней роли Болохова в революции, то здесь ему беспокоиться нечего: он был настолько засекречен, что даже родная матушка не знала, чем он занимается.