Анри де Кок - Последние из Валуа

Графиня не ответила.

– Скажу вам прямо, – продолжал господин де Ла Мюр, – что если б я где-либо встретил эту змею в человеческом обличье, то беспощадно раздавил бы ее… Да, кстати, вот о чем я хотел спросить вас: она, вероятно, получила достойное возмездие за свои возмутительные деяния – умерла в страшных мучениях на костре?

Графиня бесстрастно подняла голову.

– Очень досадно, господин барон, что я не могу удовлетворительно ответить на ваш вопрос, – сказала она, – я положительно не интересовалась судьбой этой женщины и потому не знаю, что с ней сталось… Возможно, мой оруженосец более информирован. Орио!

На зов явился спутник итальянки.

– Орио, – молвила графиня, пристально глядя на него, – господин барон де Ла Мюр интересуется, что стало с женщиной, известной в Италии под именем Великой Отравительницы. Я этого не знаю; может быть, знаешь ты?

Едва заметная улыбка скользнула по губам Орио.

– Елена Тофана мертва, убита, вот уже, наверное, лет пять как, – ответил он.

– Убита! – воскликнул барон.

– Вы удовлетворены, сударь? – спросила графиня.

– Да, сударыня, вполне!.. Убийством этой змеи отомщен Конрад де Верль! Небо справедливо, и я приношу ему за это свое благодарение!

Из-под длинных полуопущенных ресниц графиня метнула странный взгляд на человека, который так обрадовался смерти.

К ним уже подходили Филипп и Бланш.

Обеспокоенная серьезным выражением, которое приобрело лицо барона с самого начала его разговора с иностранкой, Бланш пожелала направить беседу в другое русло, для чего и привлекла на помощь Филиппа.

– Отец, – промолвила девушка, – мы с Филиппом, от нашего имени и от имени гостей, просим вас распорядиться зажечь канделябры. Уже темнеет…

– О, маленькая кокетка! Ты непременно хочешь, чтобы все тобой любовались, – воскликнул барон. – Мажордом, свету скорее! Приказывает графиня де Гастин!

Бланш покраснела, услышав, что ее назвали по имени, присвоенному ей лишь несколько часов тому назад. Графиня Гвидичелли посмотрела на новобрачных с каким-то особенным любопытством; преимущественно же ее внимание привлекал Филипп.

– Они оба так красивы, не правда ли, сударыня? – промолвил в порыве отеческой гордости барон де Ла Мюр.

– Очень красивы! – ответила итальянка.

По распоряжению Клода Тиру, мажордома, мигом были принесены десять канделябров, каждый с сотней восковых свечей, и расставлены на столы, на некотором расстоянии друг от друга.

Нечто странное случилось в эту минуту, чего никто, однако, не заметил, да и едва ли мог заметить: Клод Тиру направился к единственному окну парадного зала и простоял у него, опираясь на балкон, пару минут; он был бледен – почти столь же сильно, как и графиня Гвидичелли, – и дрожащие губы его бормотали, словно сами того не желая, слова, которых никто не мог слышать, – никто и не услышал.

И слова эти были не менее странные.

– Иуда, Иуда, настал час твоего гнусного деяния!.. – шептал мажордом. – Ты продал своего господина, Иуда! Пришло время выдать его!

Девять часов. Пир по случаю свадьбы Филиппа де Гастина и Бланш де Ла Мюр в самом разгаре. Никто уже не ест, но все продолжают пить, и под воздействием крепких паров руссильонских и бургундских вин в головах начинается легкое помутнение. Забывая о законах этикета, большинство дам под председательством баронессы де Ла Мюр и ее дочери собираются у верхнего края стола и болтают о моде и нарядах.

Мужчины рассуждают большей частью о сражениях, охоте, оружии, собаках и лошадях.

Графиня Гвидичелли держится среди мужчин. Она разговаривает с господином бароном де Ла Мюром, его сыновьями и Филиппом де Гастином, которому скорее хотелось бы сидеть возле своей обожаемой Бланш, нежели занимать ничуть не интересующую его путешественницу.

Графиня рассказывала, что она едет в Гренобль проститься со своим мужем, живущим там, а затем отправится к французскому двору, как вдруг барон де Ла Мюр обратился к одному весьма молодому человеку, сидевшему поодаль и с жаром о чем-то рассуждавшему.

– Виноват, Шатене, – сказал господин де Ла Мюр, – но я считаю своей обязанностью напомнить вам наше условие: не упоминать сегодня об известной вам персоне.

– Я вполне сознаю свою вину, барон, но прошу вас принять к сведению, что виконт де Лёз первый завел разговор о…

– О, такому солидному человеку, как виконт де Лёз, не следовало подавать столь дурной пример, – проговорил господин де Ла Мюр.

– Искренне каюсь, – сказал виконт де Лёз, – однако же персона, о которой идет речь, имеет касательство к такому множеству самых разнородных происшествий, что чрезвычайно трудно избегнуть…

– Держать данное слово никогда не должно быть трудно, – во второй раз перебил господин де Ла Мюр.

Наступила полнейшая тишина, ясно свидетельствовавшая, что все согласны со словами барона.

На лице графини Гвидичелли отразилось недоумение, что не ускользнуло от внимания хозяина замка.

– Сударыня, – обратился он к ней, – вы, конечно, спрашиваете себя, кто тот человек, имя которого мы условились не произносить, дабы не испортить этот радостный вечер? Я готов удовлетворить ваше справедливое любопытство, тем более что этим, раз уж вы едете в Гренобль, быть может, еще и предостерегу вас от доверия к этой персоне, на тот случай, если вам доведется с нею встретиться… Мы только что говорили о дьявольском создании, которое долгие годы сеяло траур на большей части территории Италии – Елене Тофане. Увы, сударыня, от преступлений настрадалась не только ваша страна, но и наши края. И если Венецию, Флоренцию, Неаполь, Геную опустошала змея в человеческом обличье, то жителей Лиона, Гренобля, Вьенна, Валанса… да всего Грезиводана [1] Грезиводан – альпийская долина между Греноблем и Грези. … истреблял тигр. А зовут этого тигра… О, возможно, его имя вам знакомо – мерзость всегда имеет печальную известность, – так вот, речь идет о бароне дез Адре, прозванном за свою кровожадность тигром… о вероотступнике, клятвопреступнике дез Адре, убивавшем католиков, как собак, а затем и гугенотов, тех самых, которых еще за день до того он называл братьями! И он осмелился простирать к нам свои святотатственные руки, обагренные нашей же кровью. Общее презрение было ему ответом… О, если бы герцог Анжуйский не просил меня сдержать мой гнев, этот бандит дорого заплатил бы за дерзость – протянуть мне руку! Вот почему, сударыня, между моими гостями, моими друзьями – настоящими друзьями – и мной было условлено не произносить на этом празднике имени барона дез Адре… Пусть он, укрывшись, словно дикий зверь в своем логове, в четырех стенах замка Ла Фретт, спокойно переваривает ту кровь, которой он напился… Раз уж король так захотел – пусть так и будет. Но я не желаю, чтобы честные дворяне даже вспоминали об этом негодяе, пусть и для того лишь, чтобы наслать на него проклятия! Его имя столь отвратительно, что оно оскверняет те уста, которые его произносят, те уши, которые его слышат… Я сказал достаточно для того, чтобы вы могли понять, почему мы относимся к его имени с презрением. Да хранит вас Бог от когтей этого тигра!.. Ну, а теперь выпьем же, дамы и господа!