Виталий Шипаков - Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

– Да, веселые дела, ничего не скажешь, – улыбнулся Княжич. Подвиги собрата навеяли ему воспоминания об их прежней, беззаботной, разбойной жизни.

– Чего скалишься, непутевый, – окрысился на него старик. – Наворошили дел со своим дружком, а народ расхлебывай. Воевода государев строго упредил – не отдадите бунтовщиков, так Иван Васильевич все войско, что с поляками сражается, на Дон пришлет, мало никому не покажется. Так и сказал, мол, Грозный-царь скорее перед королем шляхетским повинится и мир позорный заключит, чем допустит бунт в своей державе.

– Успокойся, дядька Петр, самое страшное позади, уже прислал наш Грозный-царь своих карателей, – снова усмехнулся есаул.

– Как прислал, кого прислал? – испуганно воскликнул Апостол.

– Меня и прислал, – равнодушно заверил Княжич.

– Тебя? – вновь воскликнул старик, но на сей раз в его голосе звучал не страх, а злобное презрение.

– Да как же ты посмел? Ты, коренной казак, на вольном Дону рожденный, в опричники податься, царским псом, Иудой стать продажным?

Кровь ударила в лицо Ивану, рука невольно потянулась к сабле, однако он усилием воли сдержал свой гнев и все так же спокойно вопросил:

– А что, лучше было б, если бы не Княжич с казаками, а настоящий князь со стрельцами да дворянами вас усмирять пришел?

Не прощаясь, Иван направился к Лебедю, которого оставил у ворот церковной ограды. «Уж коли дядька Петр не понял ничего, каково же с остальными будет», – подумал он. Но старик-калека понял. Когда Княжич уже садился на коня, тот его окликнул:

– Ванька, погоди.

Не по возрасту резво подбежав к Ивану, Апостол предложил:

– Может, чем помочь?

– И не совестно Иуде помогать? Да и чем ты поможешь? Мне нынче, дед, лишь господь бог да побратим помочь могут, – тяжело вздохнул есаул. – Может, знаешь, где Кольцо отыскать?

– А зачем тебе атаман?

– Сам же сказал, что разошлись наши пути, вот и хочу их вновь соединить.

– Это, Ваня, вряд ли получится. Они, похоже, вовсе с Дону ушли.

– С чего ты взял?

– Ермак об этом сказывал. Он, когда сюда с Иваном прибыл, сразу круг созвал и призвал станичников за вольности казачьи воевать, но не шибко много охотников нашлось. Лишь десятка два сорвиголов к их ватаге пристали. Да и откуда большему-то взяться, – презрительно скривился Апостол, махнув единственной рукой. – Все, кто побойчее, за тобою с Чубом ушли, а остальные сидят по норам, выжидают.

– И чего же они ждут, нового явления Христа народу? – Ждут, когда правитель Речи Посполитой царю-батюшке шею свернет да тем самым Дон от его опеки избавит.

– А в хомут шляхетский не боятся угодить? Воля, она баба строптивая, сама в постель не ляжет, за нее положено кровь проливать, – поучительно изрек Иван.

– Вот-вот, Ермак нашим олухам напоследок то же самое сказал. Не хотите, как хотите, насильно мил не будешь. Времена нынче смутные грядут, скоро выбор вам большой представится. Не только царю-батюшке, но и королю шляхетскому с султаном возможность будет зад лизать. А мы, говорит, с братьями пойдем за Камень, там, в стране Сибири, новое казачье войско обоснуем. Так что, Ванька, верь моему слову. Кольцо здесь не ищи, ушли они, – заверил дядька Петр.

Заметив разочарование в пестрых есауловых глазах, старик ободряюще похлопал Ивана по плечу:

– Не печалься, нет худа без добра, может, так и к лучшему. Коли нет бунтовщиков, стало быть, ловить-казнить тебе некого. Отпиши царю, что воры подлые при одном твоем явлении обделались да ударились в бега, в страны дальние. Ты ж известный грамотей, мне ль учить тебя.

– И то верно, – согласился Княжич. Он уже собрался вскочить в седло, но старик опять остановил его. – Вань, а Чуб, а Большак с Резанцем, как они?

– Емельян от ран скончался, а Тимофей с Кондратом в сражении с поляками пали.

– Плохо, шибко плохо, то-то наши горе-атаманы возрадуются, – посетовал Апостол и с надеждой в голосе спросил: – Хоть кто-то на войне проклятой этой уцелел, опричь тебя, заговоренного?

– Митька Разгуляй, Андрюха Лунь со мной вернулись. Игнат Добрый живой, но он с князем Новосильцевым, да другими станичниками в Москву поехал, к царю Ивану на поклон.

– Митяй с Андреем славные казаки, только сосунки еще, такие же, как ты. Похоже, тяжко вам, ребятушки, придется, – задумчиво промолвил дед.

– Ты о чем? – спросил немного озадаченный его словами есаул, но Апостол лишь безнадежно махнул рукой:

– Да что тут говорить, скоро сам все поймешь.

Отъехав от осиротевшей церкви, Иван остановился в раздумии – куда отправиться, домой иль на погост. После недолгих колебаний он повернул коня к Донскому берегу.

На погосте Княжич первым делом приложился к кресту, под которым обрела успокоение его мать.

– Вот я и возвернулся. Со мной все хорошо: себе – жену, тебе – невестку нашел, ее Еленой звать.

Возвращаясь из походов, есаул делился с мамою лишь добрыми вестями, о дурных он умалчивал. К чему тревожить покой наконец-то обретшей райское блаженство души. Больше радостных событий в жизни Ваньки не было, а потому он обратился к Герасиму:

– Не гневись, святой отец, что не сумел с тобой проститься. Одно мне оправдание, твой завет – защитить родную землю и веру православную, мы исполнили. Хвастать не хочу, но если б не казачья доблесть, католики поганые могли и до Москвы дойти.

В том, что праведник Герасим да павшие в бою Ярославец с Чубом обитают в раю, Иван не сомневался. Печально улыбнувшись, он спросил:

– Ты, наверное, сам уже все знаешь, поди, Сашка с Емельяном рассказали? Передай им от меня поклон.

Как ни странно, но смерть, казалось, не разлучила Княжича с Герасимом. И мертвым тот оставался ему наставником никак не меньше, чем живой. Впрочем, для Святой Руси это не в диковинку. Память о героях и мучениках потомкам служит порой еще усерднее, чем они сами.

Поговорив с покойными, Иван присел между могильными холмиками и стал смотреть на Дон. Глядя, как уходят в песок набегающие на берег волны, он подумал: «Вот так и наша жизнь. Уродился, прошел недолгий путь свой по земле да канул в Лету. Хорошо еще, если могила останется, а сколько неприбранных костей воронье таскает по степи? Уж куда, казалось бы, проще и ясней – каждый жизни день всего лишь к смерти шаг. Стало быть, живи по заповедям божьим – не убий, не укради. Ан нет, вона, что кругом творится. Озверели человеки, разум, которым их господь от прочих тварей бессловесных отличил, напрочь отринули. Одни, как волки алчные, за медную деньгу готовы ближнему горло перегрызть, кровь людскую льют, словно воду. А другие овцам уподобились, жуют траву заместо хлеба и травою перед злою силой стелятся. Что хуже – сразу не поймешь. Нет, я ни волком, ни бараном не желаю быть. Уж плохим или хорошим – не мне судить, но всегда был человеком, им и останусь».