Эдвард Радзинский - Бабье царство. Русский парадокс

И наступил тот день – 7 мая 1724 года. Ударили колокола Успенского собора, звон подхватили «сорок сороков московских церквей». В мантии из парчи, подбитой горностаями, с вышитым на ней двуглавым орлом, в затканном золотом и серебром платье, под непрерывный колокольный звон вчерашняя католичка и лютеранка, вчерашняя кухарка, вчерашняя Марта, чей первый муж, возможно, еще был жив, нынче же – православная Государыня Екатерина Алексеевна шла вместе с новым мужем, повелителем бескрайней Империи, по деревянному помосту, соединившему Красное крыльцо с собором.

Царскую чету сопровождали придворные чины, генералитет и первые вельможи страны. Рядом с Императором шествовал фельдмаршал Меншиков. Екатерина шла с графами Апраксиным и Головкиным. Пять дам несли шлейф бывшей сироты, не помнившей своих родителей. С какой сказкой все это могло сравниться?! Стреляли пушки, гремели барабаны, салютовали ружья гвардейцев.

Наконец замолкли колокола. Петр прочитал Манифест о заслугах Екатерины. От имени духовенства к Екатерине обратился Архиепископ Новгородский. Потом Император возложил на голову супруги великолепную корону. Она заплакала и попыталась пасть в ноги Петру, но он не позволил!

После возложения короны и литургии процессия отправилась в Кремлевский собор Архангела Михаила, где Екатерина поклонилась гробницам прежних русских великих князей и Царей, ставших теперь родственниками нашей Золушки. В Грановитой палате состоялся торжественный обед, после которого Император и Императрица открыли бал… Современник описал героиню бала – «яркий румянец на ослепительно белом лице… черные глазки и иссиня-черные волосы, длинные и густые. И выражение лица отнюдь не гордое, но кроткое и оттого весьма приятное». Не забудем вздернутый игривый носик – такой же прелестный, как у ее дочери Елизаветы. Пышное тело и высокая грудь – обязательные для красавицы на Руси.

Петр танцевал с Екатериной и маленькими дочерьми. Он часто и нежно целовал их и Императрицу.

На коронации присутствовало все большое Царское Семейство, ставшее интернациональным благодаря Петру. Среди толпы гостей запомним огромного роста мужеподобную дородную даму. Это Анна Иоанновна, племянница Императора, дочь его брата Ивана. Она уже вдова, ее муж, Курляндский герцог, умер. И сейчас Анна Иоанновна правит Курляндией вместе с любовником – неким Бироном. Рядом с нею – прославившаяся вздорным характером ее родная сестра, выданная Петром замуж за герцога Макленбургского. В центре толпы – дочери Петра, истинные дети любви: сверкающая молодостью и красотой белокурая красавица Елизавета и темноволосая Анна с женихом – герцогом Голштинским. Анна очень хороша, но увы, слишком худа, чтобы считаться красавицей на Руси. Ее жених герцог мечтает о шведском престоле, он уверен – брак с Анной обеспечит ему поддержку Петра «в сем предприятии».

Пока в залах дворца танцевали, на улице благодарные поданные устроили давку вокруг начиненного разной птицей жареного быка, по бокам которого били фонтаны белого и красного вина.

На следующий день новая Императрица принимала поздравления от вельмож, генералитета и иностранных дипломатов. В очереди поздравителей находился и сам Император. В соответствии со своим чином полковника Преображенского полка по праву старшинства он первым поздравил Императрицу всея Руси, приложился к ее руке и, как положено мужу, поцеловал ее в губы.

После коронации Императрице Екатерине было дозволено совершить несколько самостоятельных актов. Одним из них она наградила устроителей коронации: главного маршала церемонии Петра Толстого возвела в графское достоинство, камер-юнкера Монса – в камергеры. Петр Толстой, хотя и занимался всем сам, однако каждое свое решение усердно докладывал другому распорядителю – красавчику Виллиму Монсу.

Этот молодой человек был братом той самой красавицы-немки Анны Монс, изменившей Петру. И он же теперь сделал ситуацию совершенно фарсовой… В то время как Петр беспощадно вешал мздоимцев, его собственный дворец благодаря Монсу стал… средоточием взяток!

Под сенью грозных указов Петра об искоренении мздоимства знатнейшие люди Империи заваливали прошениями и взятками молодого красавца камер-юнкера. Новоиспеченная Императрица почему-то безоговорочно выполняла все противозаконные просьбы, поступавшие от этого изящнейшего молодого человека. И придворные догадывались почему.

Кто бы мог подумать, что все это возможно при беспощадном Петре. Более того – в его личных апартаментах, причем на протяжении нескольких лет! Но никто не шепнул суровому, ревнивому монарху о том, что один из камер-юнкеров наделен его супругой необыкновенною властью и своим вмешательством в дела судебных и правительственных учреждений бросает тень на «друга Катеринушку». Такой голос должен был раздаться со стороны «петровских птенцов», доверенных лиц Государя. Но «птенцы» не только молчали, а и с энтузиазмом унижались перед фаворитом. Монс давал им возможность ходатайствовать по самым сомнительным делам перед «милосердной Государыней», которая благодаря Петру была теперь наделена императорской властью. Короче, «птенцам» было невыгодно открывать глаза повелителю…

Всесильный князь Меншиков, на которого в это время заведено множество дел о захвате частной и казенной собственности, весьма нуждался в заступничестве Екатерины… то есть – Монса! И Светлейший задаривал молодого фаворита!

Донос на Монса пришел из низшей среды – от его собственного секретаря. Секретарь своровал «сильненькое» и «страшненькое» письмо Монса к Катеринушке. В год великого торжества Екатерины – ее коронации – появился этот опасный донос, не сразу дошедший до Петра.

Все бумаги этого дела сохранились в трех конвертах. Они были положены туда бароном Черкасовым по приказу Петра и запечатаны его печатью. Но был еще один главный, четвертый конверт, где находился тот самый донос секретаря Монса о «сильненьком» и «страшненьком» письме. Но этот конверт исчез. Видимо, некая «высокая персона» уже после смерти Петра повелела уничтожить бумагу.

Официально Монс будет казнен за взятки. До Петра, и во время Петра, и после Петра на Руси взятки брали все. Петр, как и все правители до него и после него, наивно верил, что сможет истребить эту всероссийскую привычку.

Петр предложил генерал-прокурору Ягужинскому написать указ: «Если кто-нибудь украдет на такую сумму, на которую можно купить веревку, он будет на ней же повешен». «Государь, – будто бы отвечал Ягужинский, – неужели вы хотите остаться без подданных? Мы все воруем, только с тем различием, что один больше и приметнее, чем другой…» Думаю, он должен был так ответить, но вряд ли посмел. Ответ – легенда, однако беспощадная борьба Петра с нашей азиатской коррупцией – быль.