Марк Цицерон - Ораторское искусство с комментариями и иллюстрациями

В этих выражениях немало смелости, но здесь либо предмет действительно похож на то, с чего взято выражение, либо он не имеет собственного названия, и переносное употребляется для ясности, а не для красоты. Этим украшением наш простой оратор будет пользоваться намного свободнее, чем другими, но все же не так вольно, как пользовался бы в высочайшем роде красноречия. Таким образом, и здесь явится неуместность, – что это такое, видно из понятия об уместном, – если какое-нибудь переносное выражение окажется слишком смелым и в низкую речь попадет то, что уместно лишь в высокой.

Что же касается благозвучия, которое придает расположению слов блеск того, что греки называют «фигурами», словно своего рода речевые жесты – слово, отсюда перенесенное и на украшения мыслей, – то наш простой оратор, которого некоторые по справедливости называют аттиком, хотя и не он один имеет право на это имя, тоже будет их употреблять, но значительно реже: он будет пользоваться ими с выбором, как если бы, приготавливая обед, он отказался от всякой роскоши, но постарался бы проявить не только умеренность, а и хороший вкус.

Цицерон имеет в виду, что скромная пища, с использованием самых дешевых продуктов, может быть также «отборной» (elegans в оригинале); из недорогих продуктов можно выбрать самые вкусные и привлекательные.

Действительно, многое подошло бы даже к умеренности того оратора, о котором я говорю. Правда, чтобы нельзя было уличить его в искусственном благозвучии и погоне за приятностью, тонкий оратор должен избегать того, о чем я упоминал раньше – соотнесения равных слов с равными, сходных и подобозвучащих закруглений фраз, сопоставления слов, различающихся одной лишь буквой.

Заметим, что Цицероном использование каламбуров и рифм воспринимается не как остроумие, игра ума, но как почти физиологическое удовольствие, аффект, который сразу затрагивает тело.

Далее, такие повторения слов, которые требуют напряжения и крика, будут также чужды сдержанности нашего оратора. <���…> Конечно, он не заставит говорить республику, не вызовет мертвых из гробниц, не обоймет одним охватом груду слов, вторящих друг другу, – для этого нужна более мощная грудь, и этого нельзя ни ждать, ни требовать от оратора, которого мы изображаем: и голос и речь у него будут спокойнее. <���…> К тому же и произнесение у него будет не трагедийное и не театральное: в движениях тела он будет скромен и всю выразительность сосредоточит в лице, но не так, чтобы говорили, что он строит рожи, а так, чтобы оно естественно выражало смысл каждого слова.

Не заставит говорить республику – Цицерон как раз заставил говорить республику в первой «Речи против Катилины», а мертвых принудил говорить в речи «За Целия». Он имеет в виду, что такой театральный эффект как речь от лица другого персонажа требует актерских навыков, включая психофизиологические, которые по силам не каждому оратору.

В этом роде красноречия будут рассыпаны даже шутки, значение которых для речи особенно велико. Есть два рода шуток – насмешливость и остроты. Оратор будет владеть обоими, применяя первый в каком-нибудь изящном повествовании, а второй – для смешных выпадов и колкостей: эти последние бывают разнообразны, но сейчас не об этом речь. Однако напоминаем, что оратор должен прибегать к смешному не слишком часто, как шут, не бесстыдно, как мим, не злостно, как наглец, не против несчастия, как черствый человек, не против преступления, где смех должен уступить место ненависти, и наконец, не вразрез со своим характером, с характером судей или обстоятельств, – все это относится к области неуместного.

Он будет избегать также и шуток надуманных, не созданных тут же, а принесенных из дому, потому что они обычно бывают холодны; он будет щадить дружбу и достоинства, избегать непоправимых обид и разить только противников, но и то не всегда, не всех и не всяким образом. За этими исключениями, он будет таким мастером шутки и насмешки, какого я никогда не видел среди этих новых аттиков, хотя это бесспорно и в высшей степени свойственно аттичности.

Щадить дружбу и достоинства – не издеваться над тем, что кто-то с кем-то дружит или что кто-то кого-то ценит.

<���…> Есть также иной род красноречия, обильнее и сильнее, чем тот низкий, о котором говорилось, но скромнее, чем высочайший, о котором еще будет говориться. В этом роде меньше всего напряженности, но, пожалуй, больше всего сладости. Он полнее, чем первый, обнаженный, но скромнее, чем третий, пышный и богатый.

Ему приличествуют все украшения слога, и в этом образе речи больше всего сладости. В нем имели успех многие из греков, но всех превзошел, на мой взгляд, Деметрий Фалерский, речь которого течет спокойно и сдержанно, но при этом блещет, словно звездами, переносными и замененными выражениями.

Деметрий Фалерский (350–283 до н. э.) – афинский философ, оратор и государственный деятель, ученик Феофраста, ученика Аристотеля. Правитель Афин при поддержке македонской власти, позднее один из основателей Александрийской библиотеки.

Под переносными выражениями (метафорами) я имею в виду, как и все время до сих пор, такие выражения, которые переносятся с другого предмета по сходству, или ради приятности, или по необходимости; под замененными (метонимиями) – такие, в которых вместо настоящего слова подставляется другое в том же значении, заимствованное от какого-нибудь смежного предмета.

Так, одним способом перенесения воспользовался Энний, сказав «сирота оплота и града»; другим – [если бы он подразумевал под оплотом родину; а также] в стихе «Африка содрогнулась вдруг от страшного гула», [поставив «Африку» вместо «афров»].

Взятые в скобки пояснения, быть может, не принадлежат Цицерону, а добавлены позднейшими комментаторами.

Риторы называют это гипаллагой, ибо слова здесь как бы подменяются словами, грамматики – метонимией, ибо наименования переносятся. Аристотель, однако, и это причисляет к переносным значениям, вместе с другим отступлением от обычного употребления – так называемой катахресой: например, когда о слабой душе мы говорим «мелкая душа», употребляя близкие по смыслу слова, если таковы требования приятности или уместности.

В современной стилистике гипаллагой называют перенос определения из одной синтаксической связи в другую, например: «быстрые колеса поезда», вместо «колеса быстрого поезда», хотя колеса просто вращаются, а быстро двигается весь поезд вместе с колесами; или «хитрый хвост лисы» вместо «хвост хитрой лисы», хотя может иметься в виду, что лиса заметает следы. В грамматике можно считать гипаллагу видом метонимии, хотя логически здесь связь более сложная: колеса действительно быстро вращаются, а хвост не просто торчит, а хитро заметает следы. Катахресой (катахрезой) сейчас принято именовать только неправильное употребление метафоры, производящее комический эффект, например: «у меня руки не доходили вас спросить» или «через призму исторических корней».