Гелиодор - Эфиопика

Особую роль играет в романе Аполлон, чья воля, открываемая в сновидениях (сны Харикла и Каласирида) и в оракулах, движет поступками героев. Недаром Теаген и Хариклея выбирают для взаимного опознания пароль «пифиец» и «пифийка», то есть люди, связанные так или иначе с пифийским святилищем. В развязке романа Хариклея перед казнью взывает к Гелиосу: владыке Гелиосу молится и царь Эфиопии.

Романист прямо говорит сам, что божество дало развитие всему действию и привело к созвучию величайшие противоположности. Кровавые жертвоприношения отменяются, герой романа – Теаген – получает сан жреца Аполлона. Весь роман Гелиодора стоит под знаком Гелиоса. Но романист прямо говорит, что Аполлон – это то же самое, что Гелиос. Это характерно для эпохи, когда жил Гелиодор. Аполлон – бог света и духовных озарений – занял в то время одно из центральных мест в культе и религиозном мировоззрении.

Роман Гелиодора входит в эту линию преимущественного культа солнца. Аполлон, почитаемый в Дельфах, – это Гелиос, почитаемый в Эмесе и в Мерое. Аполлон ведет ход драмы, Гелиос ее увенчивает в своей любимой стране – в Эфиопии. Слова «грек» («эллин») «греческий» («эллинский»), так подчеркнуто употребляемые Гелиодором в его романе, означали в эпоху борьбы религий не только национально-языковую принадлежность, но и религиозную (по христианской терминологии – «язычник»). Роман Гелиодора, следовательно, в свое время воспринимался как полемически заостренный, с определенно направленной «эллинской» тенденцией.

В дошедших до нас средневековых, восходящих к античности, рукописях романа имеется в самом конце приписка: «Такое завершение получила эфиопская повесть о Теагене и Хариклее. Ее сочинил муж финикиянин из Эмесы, из рода Гелиоса, сын Теодосия Гелиодор. Достигла конца книга Гелиодора». Это единственное «биографическое свидетельство», которое мы имеем о Гелиодоре. Вряд ли оно исходит от самого автора – это было мало принято тогда; вероятно, приписка была сделана переписчиком, притом с какою-то целью. В самом деле: автор романа обозначен в ней как «муж финикиянин» (анер фойникс). Слово «муж» («человек») прибавлено, как можно думать, для того, чтобы «фойникс» не было принято за собственное имя (по Филострату, так звали одного из видных софистов, а по Гомеру – воспитателя Ахилла), или за иносказание (мифологический феникс, возрождающийся из пепла и огня), а «финикиец» не обязательно понимать в смысле указания на национальность. Роман, проникнутый, как мы видели, горделивым греческим самосознанием, мог быть написан только греком, а «финикиец» могло означать, что он уроженец римской провинции Сирия-Финикия: автор приписки следом за словом «финикиец» спешит указать, что Гелиодор был «финикиец» не из какого-нибудь глухого места, а из Эмесы – города, как известно, совершенно эллинизированного, с преимущественно греческим населением. Эмеса славилась своим храмом Гелиоса и играми, справлявшимися в честь солнечного божества. Эмесский жрец Гелиоса – Гелиогабал стал императором. Эмеса же была родиной Александра Севера.

Согласно приписке к роману, оказывается, его автор происходил не много не мало, как из рода Гелиоса; отца его звали Теодосий (Богоданный), а он сам носил имя Гелиодор, то есть Солнцедар, что очень похоже на псевдоним.

Тенденция приписки очевидна: автора романа она выдвигает как земляка высокопоставленных особ, в какой-то мере причастного, как и они, к преимущественному почитанию Гелиоса. Все это имело политический смысл при Северах и позволяет отнести роман именно к их эпохе, то есть к первой четверти III века н. э., что вполне согласуется и с внутренними признаками самого романа.

Можно с несомненностью полагать, что роман Гелиодора много читался в свое время, хотя прямых свидетельств об этом до нас не дошло. Популярность подобного рода романов в поздние века античности и на ее исходе подтверждается наличием их влияния в таких литературных памятниках, как греческие жития святых. Они составлялись людьми малообразованными, и в них очевидны следы романов, даже и любовных. Применительно к Гелиодору легко себе представить переход от романа к житию: ведь Теаген и Хариклея сущие мученики, их гнал и преследовал окружающий злой мир, но они своей неколебимой верностью все же стяжали себе венец – у Гелиодора венец брачный. Стоит заменить их взаимную страсть отношениями учителя и его последовательницы, – и получатся страстотерпцы идейные. Впрочем, и у Гелиодора дается скорее идея любви, чем ее конкретизация.

В византийскую эпоху роман Гелиодора высоко ценился, и вокруг его автора постепенно складывалась легенда: изобразитель чистой, целомудренной любви должен был стать христианином, несмотря на все свое «эллинство». Нельзя отвергать для эпохи Гелиодора психологическую возможность обращения приверженца Солнца – Гелиоса к новой религии, в которой понятие света также нашло свое применение. Церковный историк V века Сократ сообщает, что Гелиодор «епископ города Трикки в Фессалии (вспомним, что Теаген, герой романа Гелиодора, был фессалиец), тот самый, что в юности написал любовный роман под заглавием „Эфиопика“, ввел целибат в своей епархии». В VII веке Максим Исповедник взял из романа Гелиодора – вероятно, не непосредственно, а через античные гномологии (сборники сентенций) – немало назидательных изречений для своего сочинения «О любви четыреста глав». Затем более столетия не встречается упоминаний о Гелиодоре. В IX веке константинопольский патриарх Фотий, образованнейший человек своего времени, автор труда «Мириобиблион» (то есть «Несчетное многокнижие»), где он излагает содержание и дает анализ двухсот восьмидесяти произведений греческой литературы, касаясь биографии Гелиодора, замечает мимоходом: «Уверяют, что Гелиодор достиг епископского сана», но посвящает свое внимание композиции книги: начало этого романа, по его словам, похоже на свернувшихся змей – так образно передает Фотий свое впечатление от кольцеобразного построения фабулы. Он же отмечает сходство композиции романа с гомеровскими поэмами. Фотий может служить примером ученого прочтения романа Гелиодора. Между тем Гелиодор имел хождение и в среде безыменных читателей, там, где создавался фольклорный византийский эпос: в поэме о Дигенисе Акрите, сложившейся к X веку, есть отзвуки Гелиодора. Легенда стала приписывать Гелиодору и сочинение по военному делу, и стихотворный трактат по алхимии. Чрезвычайный успех имел Гелиодор в эпоху византийского Возрождения (с XI века); тогда писатель-эрудит, прямой наследник «второй софистики», Михаил Пселл дал сравнительную характеристику романов Гелиодора и Ахилла Татия, а Филипп Философ, уже в XII веке, переносясь мысленно в далекую «эллинскую» Грецию, рисует картину, как в преддверии храма Афродиты собрались любители словесности и стали читать книгу о Хариклее. Большинство ругало ее, и философу пришлось объяснить им, что в этой книге «вода фабулы смешана с вином умозрения», – он дает аллегорическое и мистическое истолкование романа.